Новый швейцарский Робинзон

Три дня страх держал нас заключенными в нашем жилище. Малейший шум извне повергал нас в смертельную тревогу. Мы едва осмеливались выходить на порог. Однако чудовище ничем не обнаруживало своего присутствия, и мы подумали бы, что оно совсем удалилось, если б необыкновенное беспокойство и страх нашей живности не подсказывали близость змеи.

Наше беспокойство час от часу усиливалось и неподвижность змеи только давала нам больше времени обдумывать наше печальное положение. С другой стороны наши запасы истощались, а мы не могли возобновить их, и все наши работы стояли от нашей вынужденной бездеятельности.

Сено было на исходе, и мы предвидели минуту, когда останемся без пищи, если будем по-прежнему делить с нашими домашними животными оставшееся у нас незначительное количество припасов. И потому я решился предоставить скотине свободу, чтобы животные могли сами промышлять себе пищу.

Однако мы решили погнать их в сторону истока ручья, противоположную болоту, в которое скрылась змея.

Дело это принял на себя Фриц. Он выпустил скотину и намеревался проводить ее, а мы остались на террасе, чтобы наблюдать за неприятелем и, если он будет угрожать Фрицу или скотине, стрелять в него. Уже буйвол и корова были связаны вместе, когда осел, которому три дня отдыха и хорошего корма придали необыкновенную бодрость и игривость, побежал в поле с громкими криками и-а и выделывая такие уморительные прыжки, что мы, несмотря на душевную тревогу, не могли не расхохотаться. Фриц вскочил на онагра и хотел уже пуститься в погоню за ослом, когда я остановил его, указывая на опасность такой погони, потому что осел направился именно к болоту.

Мы пытались приманить беглеца, который по временам оглядывался в нашу сторону, как бы издеваясь над нами; мы показывали ему соль, но все было тщетно: ослу хотелось насладиться свободой и, дальше и дальше удаляясь от нас, он направлялся прямо к убежищу пресмыкающегося.

Вдруг из тростника поднялась страшная голова змеи. При виде ее осел остолбенел от ужаса, испустил вопль и устремил мертвый взгляд в нашу сторону. Казалось, он был пригвожден к земле: змея приблизилась к нему, а он не сделал никакой попытки спастись. В минуту бедное животное было охвачено кольцами чудовища и задушено в этих страшных объятиях. Мы наблюдали эту сцену в печальном молчании. Дети спросили меня, не выстрелить ли нам в боа, чтобы спасти бедного осла. Я остановил их, возражая, что они только раздражат чудовище, ярость которого может обратиться на нас, а не помогут ослу, который уже не проявлял никаких признаков жизни.

— Дадим змее, — сказал я, — проглотить свою добычу: после этого можно будет безопасно напасть на нее.

— Да ведь не проглотит же чудовище, — возразил Жак, — нашего осла сразу.

— Так как у змей, — возразил я, — нет зубов, которыми они могли бы терзать добычу, то они изламывают ее и глотают целиком. Да вот посмотри сам, как змея своими кольцами сжимает и ломает свою жертву и утончает ее да ширины свое пасти.

В самом деле, боа с очевидной алчностью готовил свою пищу.

Мать, боясь, чтобы отвратительное зрелище не произвело слишком тягостного впечатления на меньшего сына, да и сама не желая быть свидетельницей его, удалилась вместе с Франсуа. Даже на меня действия змеи нагнали ужас.

Труп осла представлял безобразную массу, в которой можно было различить только окровавленную голову.

Боа, чтобы придать себе более силы, обернулся хвостом вокруг лежащей тут каменной глыбы и начал мять свою жертву в тесто. Затем змея облила ее густою слюной. Готовясь проглотить свою добычу, она прежде всего вытянулась во всю длину тела против мятой массы осла; потом, схватив его за задние лапы, она стала тащить его к себе и глотать, и мало-помалу задние ноги, туловище и передние ноги исчезали в пасти чудовища, которое по-видимому, утоляя голод, испытывало и страдание, и наслаждение. Но, добравшись до головы, которую змея не позаботилась смять подобно остальному телу, она остановилась и впала в совершенную неподвижность.

Этой-то минуты я и ждал. Схватив ружье, я закричал сыновьям:

— Теперь чудовище в нашей власти. Смелее!

И я побежал к змее, сопровождаемый Фрицем и Жаком, но не Эрнестом, который, всегда боязливее своих братьев, остался на террасе в качестве наблюдателя.

В обращенных на нас глазах боа сверкала ярость. Но боа решительно не мог двигаться, и потому Фриц и я выстрелили в него почти в упор и раздробили ему череп. Во взоре змеи блеснул последний луч ярости, затем хвост ее, извиваясь, ударил несколько раз по земле, и чудовище издохло.

В эту минуту Жак, которому тоже хотелось принять участие в победе, тоже выстрелил из пистолета в брюхо змеи. Сотрясение произвело род гальванического действия на ее хвост; он поднялся и так сильно ударил нашего ветреника, что свалил его. Само собой разумеется, что, ощущая этот удар, Жак верил в воскресение боа и испытал сильный ужас.

К счастью, это было последней неприятностью, испытанною нами от страшного врага.

Наши торжествующие крики привлекли мать, Эрнеста и Франсуа.