Новый сладостный стиль

Ну хорошо, пойдем в ресторан. По дороге возьмем билеты в кино по соседству, на фильм «Двуликий Янус». А лучше купим тебе длинные зимние сапоги. Я вижу тебя в таких сапогах. Посмотри-ка, открылась новая книжная лавка, а вот как раз то, что мне нужно, новый перевод «Одиссеи». Пока ты летала, тут у нас кое-кто прогорел, в частности магазин «Революционный плакат», но кое-кто и появился на свет, в частности винный погреб «Дюпон Андерграунд». У них тут демпинговые цены на «Вдову Клико»: двадцать пять долларов за бутылку, а в Париже, помнится, я платил по тридцать пять. А по сорок не хочешь, улыбнулась она, и он обрадовался этой живой реакции на мировые цены. Берем полдюжины по этим демпинговым ценам и будем пить сегодня всю ночь. Хорошо все-таки не стесняться в средствах, правда, Норочка Мансур, урожденная Корбах? Ну вот мы и тащимся, груженные, как ослы на перевалах Сардинии: твои сапоги, «Одиссея», шесть бутылок шампанского. Ты чувствуешь, какие это тяжелые вещи? Гравитация возвращается к тебе в виде отменных вещей и фонтанов поэзии. Так мы вваливаемся в «Винченцо»; ты что больше любишь, скампи на гриле или жаренные в масле с сухарями? Вот чесночной подливки не надо. Да, я еврей, но не люблю чеснока! Готов отказаться от своего еврейства, лишь бы в меня не впихивали чеснок под разными соусами. Зачем мне «Одиссея»? Для парафраз, подробности позже, сначала решим, паста или ризотто? Красное вино или белое? Пармезан или груэр? После ресторана приличные люди отправляются на джаз. Ведь мы с тобой приличные немолодые люди, джаз – это то, за что мы должны цепляться. Если бы у нас родился ребенок, я бы назвал его Джаз. Джаз Александрович Корбах, представляю, как был бы счастлив Стенли.

Ты его видишь, признайся! Он где-то здесь, твой беспутный отец. Не удивлюсь, если сейчас войдет. Прошел слух, что он учреждает какой-то огромный благотворительный фонд. Тебе нравится саксофонист? Слишком резкий. Я бы для тебя иначе сыграл. А ты, значит, и на саксофоне? Разумеется: и жнец, и швец, и на дуде игрец. Что это значит? «He’s harvesting corn and he’s blowing horn», вот так примерно. Вот так Сашка! Сашка-молодец, голубоглазый удалец, веселый друг моих забав, ту-ру-ру-ру, С-а-а-аш-ка-а-а! Ты весь напичкан обрывками, какими-то клочками из вашей поп-культуры. Впрочем, как все русские. А ты откуда знаешь всех русских? Спала со всеми. Я так и знал, наконец-то призналась!

Они вышли из джазового кафе и поразились – все было покрыто снегом, который продолжал падать в огромном избытке. Снежинки были преувеличенными, иные в пол-ладони, рисунок их парения прихотлив, как у бабочек. Нора повизгивала от восторга. Вот видите, мадам космическая гостья, какие тут у нас возникают чудеса из простых комбинаций кислорода и водорода. И мы все эти дела поэтизируем, сударыня. Он вытащил из уличной урны полумокрую «Вашингтон пост», свернул из нее саксофон и заиграл как раз то, что она хотела услышать: Come to me, my melancholy baby, cuddle up and don’t be blue…[169]

5. Звездный восьмидесятых

Между тем на малых оборотах стал раскручиваться проект фильма. «Чапски продакшн» прислал Александру официальное письмо, в котором говорилось, что теперь, после принципиально важного совещания в «Старой Конторе», все заинтересованные стороны ждут от мистера Корбаха так называемую outline, то есть первичную заявку на двух-четырех страницах. После этого компания подпишет с ним как с автором договор на более пространный план сценария, treatment,[170] который перейдет в контракт на полноразмерный сценарий. Ступеньки цифр, предложенных в письме, были довольно впечатляющими, но все-таки не настолько впечатляющими, чтобы, как в немом кино, запечатлеться с открытым ртом и с последующей фразой на темном кадре с виньеточками: «Я богат! Я богат!» Фраза с виньеточкой предполагалась тогда, когда восхищенное человечество соберется в очереди у кинотеатров от Торонто до Джакарты.

А он пока еще не знал, о чем писать. Придумав с ходу какого-то летчика, которого он якобы мечтает сыграть, он сейчас от этой фигуры готов был отмахнуться. Чтобы сделать его реальным, надо слишком много объяснять западному зрителю. Этот военный фанфарон и советский хам, конечно, может присутствовать сбоку, но основная линия должна быть иной. Ну да, пленные, но в чем будет основной смысл нашей истории? При всем внешнем сходстве нельзя выстраивать параллель вьетнамским эпопеям американского кино. Тут что-то должно быть сугубо советское и, как ни странно, нечто европейское. Чапский бросил тогда толковое определение: европейские мальчики в плену ислама. Несмотря на идеологическую пропасть, русские все-таки остаются частью европейского этноса. Им противостоит ислам с его неукротимостью, но все-таки и с еще не изжитым первоначальным смыслом: «примирение», «богобоязнь».