Новый сладостный стиль

Таким вот утром шествовал АЯ на свой семинар по биомеханике. Сначала плелся изможденно после вчерашнего, потом ноги пошли веселее и легкие вздохнули глубже, как будто приобщившись к бронхиальным пучкам университетских дерев. Он оживал после вчерашнего гнусного пип-шоу с собственным участием, этого секс-кича, приправленного кагэбятиной. Тут посетила возрожденческая мысль: ты часть природы все-таки, и, хоть прошел ты пору цветения, совсем не обязательно до срока впадать в гниль. Иди теперь прямо на кафедру археологии. Смири свою гордыню. Ищи Нору без наигранной беспечности, не бойся выказать живых чувств, пусть это будет даже трагедия. Встретившись с Норой, не проявляй секса, отвлекись от своего неуемного пениса, бухайся в ноги, обними ее туфли, положи свой нос меж двух ее туфлей, попроси помощи. У кого еще тебе просить помощи, если не у своей Беатриче?

На кафедре археологии пили кофе и ели кейк: отмечался день рождения секретарши Фран. Царило легкое возбуждение, часто вызываемое избытком сладкого. Каждому приходящему предлагали ломтик пирога со всем радушием, свойственным вирджинским женщинам; не сочтите за каламбур, любезные острословы. «Режиссер-в-резиденции» не без удовольствия выпил кофе и отъел от кейка, напомнившего ему самого близкого человека из всех когда-либо живших и живущих вокруг, бабушку Ирину. При всей отдаленности арбатских пирогов от вирджинских у них все-таки были общие корни в Страсбурге. Если я не прав, пусть меня поправят – так звучит излюбленная фраза советского отрочества, при помощи которой многие нерадивцы смогли избежать заслуженного наказания.

Все присутствующие дамы сказали ему, какая это приятная неожиданность увидеть на их скромном торжестве звезду нашего театра доктора Корбаха. Многие в университете величали его доктором Корбахом, и ему всякий раз хотелось ответить на земский манер: «Покажите язык!» Ему удалось отвести в сторону виновницу торжества сухопарую шотландку Фран, о которой Нора в унисон со всем департаментом говорила: «На нее всегда можно положиться». Они остановились в углу под плакатом, изображающим стомиллионнолетнюю окаменелость, что волею стихий оказалась похожей на египетскую игрушку всего лишь шеститысячелетней давности. По замыслу авторов плаката сравнение этих двух цифр должно было что-то сказать человеческому уму и сердцу.

Александр Яковлевич и в этот раз не потянул на трагедию. Напротив, начал лепетать что-то несуразное: «Прошу прощения, Фран, за вторжение на ваш праздник, но я, видите ли, ищу Нору Мансур. Мне пришлось тут довольно долго путешествовать, и я потерял ее след, а тут как раз приехал из Лондона наш общий друг, и ему нужен ее совет по важному научному вопросу». С давних пор АЯ знал, что секретарши любят, когда их посвящают в подробности, даже фальшивые. «А разве вы не знаете, доктор Корбах? – начала было Фран, но доктор Корбах тут поправил ее: „Саша, плиз“. – Да, Саша, спасибо. Послушайте, Саша, ведь Нора третьего дня уехала в Ирак. Она там собирается присоединиться к экспедиции Лилиенманна. Как? Вы не знали об этом? Саша, вы побледнели! Примите аспирин!»

Эти американцы, думал он, все больше бледнея, верят в свой аспирин как в панацею.

Фран, добрая душа, взяв его за запястье как бы ненароком, а на самом деле, похоже, подсчитывая его пульс, продолжала делиться информацией. У Норы начался двухгодичный академический отпуск, sabbatical. Сколько времени она будет в Ираке? Думаю, не меньше трех месяцев, но потом она, кажется, хочет составить свою собственную команду. Во всяком случае, Фран отправляла за ее подписью немало писем по этому поводу. Вы, конечно, понимаете, Саша, с ее именем теперь для нее все двери открыты. Все только и мечтают увидеть Нору Мансур. Соседи Фран не могут поверить, что она еженедельно пила кофе с Норой в преподавательском клубе. Конечно, мы все будем по ней скучать. И вы, как я вижу, тоже. Что поделаешь, Саша, наши профессора нередко ведут жизнь бродяг. Насколько я понимаю, речь идет о серии серьезных раскопок на пересечении караванных путей. Иными словами… «Иными словами, она надолго уехала», – тихо сказал он.

Уехала, не сказав мне ни слова. О’кей, это моя вина, Фран, но это так грустно, Фран, невыносимо печально, когда кончается часть твоей жизни и все подвергается размельчению, как устаревшая почта, Фран.

На этот раз трагизм явно отразился на его лице. Фран сжимала на груди сухие кулачки. Живая опера разыгрывалась на ее глазах и с ее участием. Если Саша хочет, она попытается найти какие-то каналы для связи с Норой. Во всяком случае, она будет иметь его в виду, если Нора позвонит, что вполне вероятно, хотя бы потому, что несколько ее студентов остались incomplete.[177]