Новый свет

— Може, Волкова гукнуть и Каменюку?

— Волкова можно, а вот Каменюку не трэба. Цэй дурень все напортэ. А вот Рубана и Петра Довгополого — это самый раз. Ще кум прийде, Петро с Оверком Карасем.

Через несколько минут в конюшню пришли названные.

— Оцэ закуска! — восхищался однорукий Петро. — Цэ шо, у будущий школи завсегда так будэ?

— А як же? — хозяйничал Сашко, разливая коньяк. — Это же ростки будущего — бачить, петрушка ростэ из этой чертовой икры.

— А я икру пробовал, колы на германьской був. Ось так же повтикала нимчура, а на столи усэ оставили. Попробовав я тией икры — така дрянь.

— И шо у нэй хорошего находять, що такие гроши платять? — сказал Петро, бросая Эльбе кусок хлеба с икрой.

Эльба бережно слизала икру. Подняла голову в ожидании следующей порции, которая тут же последовала.

— А зараз давайте тыхенько крикнемо «ура!», — предложил Сашко вместо тоста.

Шепотом пролетело «ура» и застряло где-то в соломе. Майка топнула ногой. Это Волков пришел.

— А цэй коньяк такой дорогий, что его в глаз закапывать надо, — пояснил Сашко.

— Та шо, це ликарство для Майки? — спросил Злыдень.

— А ты думав, що приказка «очи горилкой залыв» — это просто так? Не, все имеет свой смысл.

Электрический свет горел в самом конце, остальные лампочки выкрутили, чтоб больше тайности было. Майка глазом водила, людской испуг ей передавался, и она уши навострила, жевать сено перестала. А потом все расковалось, тронулось, когда десятая пустая бутылка в ясли была отброшена. Волков со Злыднем пошли цыганочку плясать, а остальные в ладошки прихлопывали, Эльба доедала остатки икры, Павло с кумом Оверком приговаривали:

— Живут же люди, а мы як черти свита билого не бачим.

— Мерси — сказали караси! — отчеканил Сашко, наливая Карасю напиток редкостный.

— И так у вас каждый день? — поинтересовался Карась.

— Ни, ще не каждый, но к тому все идет.

— А можно, хлопци, я родича позову? — сказал кум Яйло.

— Гукай, — сказал Злыдень.

— Чого там, гукай, — протянул Карась. Кум вернулся с человеком в оранжевом костюме. Через несколько минут Яйло расписывал достоинства своего шурина Сени, приехавшего из-под Курска.

— Покажь им главный номер, Сеня! Сеня деликатно пожал плечами:

— Как-то неудобно…

— Та чого там неудобно! — заключил Злыдень.

— Тут уси свои, — поддержал Карась.

— Номер — это хорошо, — добавил Сашко.

— Да как-то сразу — неудобно, — тянул оранжевый человек.

— Та чого там неудобно! — взорвался Злыдень.

— Та уси свои, — повторил Карась.

Сеня дожевал бутерброд, вытащил блокнот и сказал:

— Я вам лучше частушки спою. Только что сочинил, по мотивам вашей стенной печати. Когда я буду у вас окончательно работать, то самодеятельность такую наладим, что всей области станет известно.

Сеня поднялся и запел:

В стенгазете написал
Про Григора Злыдеря.
Он же норму выполняет
В двести двадцать — и не зря!

— А чого — Злыдеря? — возмутился Злыдень.

— А для рифмы, — ответил Сеня.

— А в двести двадцать — чого? Там не двести двадцать написано, — не унимался Злыдень.

— Ты его на сто двадцать семь переведи, так лучше буде, — заметил Сашко.

— Та шо вин тоби, трансформатор, чи шо? — заступился Петро.

— Вот именно, — добавил другой Петро. — Не. Нескладно.

— У меня вначале было лучше, — оправдывался Сеня. — Вот послушайте:

У Григория Злыдёня
Двести двадцать поведенье,
Он работает не зря
К годовщине Октября.

— Фамилия очень сложная, — оправдывался Сеня. — И я решил, что Злыдеря лучше, чем Злыдёня. Как вы считаете, товарищи? А потом, чем жертвовать: правдой или художественностью? Я решил: лучше правдой.

— Это як же? — спросил Петро, ничего не поняв.

— А вот в первом случае — правды нет, зато художественность полная. А во втором — фамилия нарушена, зато идейность высокая. Я вам лучше сейчас про кустарник частушку спою.

— Послушай, Сеня, — не выдержал такого глумления над эстетикой Волков, — дай-ка сюда балалаечку. Можно и мне частушечку спеть?

— А ну, давай, — хором протянуло общество.

Я частушки сочиняю
Про кустарник туевый… —

запел Волков.

Конюшню трясло от смеха.

Волков наблюдал за тем, как смех никак не кончался, а потом пожалел Сеню:

— Ну давай, Сеня, фокус свой главный. Покажи класс.

— Давай, давай, а то поэт ты… — это Злыдень расквитался с Сеней, и все же деликатность Гришкина не позволила бранное слово употребить.

Сеня заулыбался. Бодрости придал голове и телу, изобразил нечто профессионально-фокусническое и лег на спину. Он вставил бутылку в рот и руки распластал. Жидкость бесшумно снижала уровень. Общество затихло. Злыдень разинул рот. Карась нагнулся, чтобы увидеть, чем же там изнутри во рту держит бутылку Сеня.

— Вин ее у горло встрямив. От ракло! — пояснил Карась.

— Багато бачили, а такого ще не бачили, — удивился Злыдень.

И когда жидкость исчезла на две трети в туловище Сенином, вошел Шаров с Каменюкою.

— Видели такое? Константин Захарович, видели такое? — набросился Карась на Шарова. — Не, только гляньте!