Новый свет

Шаров опешил. Перед ним на соломе лежал корреспондент. Представитель центральной прессы не шевелился. Первая мысль, которая мелькнула у взволнованного директора: спасать, немедленно спасать! Но его остановил такой знакомый, отрезвляющий сознание короткий звук — фьюить! — это остатки жидкости завертелись и исчезли в громадном теле журналиста. И вид наблюдавших работников школы успокоил Шарова.

— От хорошо, шо вы прийшли, а то бы сроду не пови-рили, — обратился Петро к Шарову. — Вот так фокус!

— Что тут происходит, товарищи? — строго спросил Шаров. «Журналист» поднялся, улыбнулся директору:

— Я не хотел, но свояк пристал.

— Какой свояк?

— А Яйло, — «журналист» указал на кума. — Я же Сеня Скориков, свояк Яйла, хоровик. На работу к вам. Я уже рассчитался…

— Ну вот что, убирайтесь отсюда, товарищ, — возмутился Шаров.

Закашлявшись, выбежал из конюшни Сашко.

Злыдень протянул Шарову стакан. Шаров отшвырнул руку со стаканом, и жидкость выплеснулась на солому.

— Я рассчитался там, — повторил Сеня. — Я завтра же могу приступить к работе. А то у меня разрыв в стаже будет.

— Не берите его, — посоветовал Злыдень.

— Где икра? — резко спросил Шаров, глядя на пустые бутылки.

Рядом стояла Эльба и с наслаждением слизывала остатки икринок, оставшихся на лапах.

— Це Сашко усе, — пояснил Злыдень, догоняя Шарова. — Сказав, що вы приказ такой дали. Шаров не слушал Злыдня.

— А ну, Сашка ко мне, — сказал Шаров Каменюке. Сашко явился как ни в одном глазу.

— Хулиганством занимаетесь? — вскинул черную бровь Шаров.

— Вы насчет Волкова? Так мы его скоростным методом отрезвили: никаких потерь!

— Хватит!

Шаров дознание прекратил. Гений Шарова подсказал единственное решение: замять, забыть, как будто ничего и не было.

— Завтра на базу поедешь, а заодно Омелькину мешки закинешь. Запомни: четвертый этаж, квартира двадцать.

— Будет зроблено, — ответил Сашко.

Но и на этом история не закончилась. Перед самым выездом Сашко вдруг метнулся к секретарю Шарова.

— Анна Прокофьевна, — шепотом сказал ей Сашко, — Шаров просил, чтобы вы завернули две штучки…

Анна Прокофьевна зло глянула в очи своему односельчанину, открыла ключом комнату матери и ребенка и опустила в мешок посуду с жидкостью.

На крыльце стояли Злыдень, Шаров и Каменюка.

— Ну что, поехали? — спросил Шаров.

— Все готово, Константин Захарыч, — ответил Сашко.

— Двигайте, а то хмарится щось.

— Добре, добре, — ответил Сашко.

— А что там у чували у тебя кандыбобится так? — спросил Шаров напоследок.

— А это я политуру одалживал в колхозе. Может, не отдавать, оставить?

— Нет, вези, дорогой, долги надо отдавать, а то другой раз не поверят.

— Та хай им черт, цим долгам, — ответил Сашко. — Времени жалко.

Что-то уловил все же Шаров в ехидной торопливости Сашка, но не мог предположить такой дерзости, а в грудях пекло и щемило, и слово «политура» отдавало подозрительностью. И не выдержал Шаров, сломался.

— А що за политура? — спросил он у Каменюки. — Вроде бы не брали?

— Ниякой политуры у колхози немае, — сказал Каменюка, разевая рот на жаркое небо.

— Николы у колхози не було политуры, — добавил Злыдень. — Це ж горилка така — политура!

В тот день и решилась судьба Сашка Майбутнева: из кладовщиков перевели его в педагоги, так как кадров не хватало. Да и я, не ведая всех Сашкиных приключений, заступился за него. Собственно, я знал о других приключениях и попал с ними впросак, как выяснилось потом.

А дело было так. Справились мы на базе с делами и подъехали к дому Омелькина, чтобы мешки ему завезти с картошкой и огурцами. И вот тут-то муки интеллигентские разъедать меня стали, кислотой прошпаривать все мое нутро. Сидим мы в кузове, спинами прижались к борту, а сами глаз с мешков не сводим: в каждом килограммов по сто, как свинец эта картошка молодая. И не глядим друг на друга, а все равно глаза Александра Ивановича перед моим носом маячат — такая жалостливость в них, что плакать хочется, и кричат глаза: ну как эту треклятую картошку молодую, по сто килограммов в мешке, на четвертый этаж, в квартиру 20 тащить? И не в тяжести дело, а в постыдности. Без меня Сашко, конечно, отмахал бы мешки и сам, без помощи, а вот, со мной сил нету, так как я в аксельбантах весь, и нимб вокруг моей головы будущей солнечности, и пеньки в памяти, а тут такая унизительность.

Попробовал Сашко ход один, но не удался ему этот ход, потому как шофер удивительно интеллигентный попался: все книжку читал, чуть остановка, так раскрывает и читает — про условные рефлексы. «Где их только выкапывают таких?» — это Сашко заключил, когда обратился к шоферу:

— Снеси мешки на четвертый этаж, магарыч будет. Оскорбился шофер, сел в кабину и углубился в собачью психологию.

Мукой тяжкой перекручивало меня, когда, обозлившись, я взвалил мешок с молодой картошкой, и Сашко взвалил (не мог же я покинуть первого в жизни принятого работника), и от злости даже на пятый без остановки влетели. А на пятом этаже силы кончились, и мы с лестницы спустили по мешку: мягко скатывается молодая картошка, легко.

— Картошку привезли, — сказал Сашко хозяйке.