Новый центр

Потом запахи — это когда уже войдешь внутрь! Они не оспаривали друг у друга первенство, а соединялись в ансамбль, где главенствовало трезвучие кофе, какао и табака. Запах поначалу был главным ориентиром для органов чувств, когда ты входил в магазин, потому что глазам нужно было время, чтобы привыкнуть к сумеречному свету и к теплым темным цветовым оттенкам, которые здесь царили. Каждый, кто сюда входил, на один короткий миг терял зрение, и этого мига было достаточно, чтобы персонал досконально тебя рассмотрел; так было и со мной. Потом глаза постепенно привыкли и сосредоточились на единственной обнаруженной здесь персоне — женщине лет двадцати, которую я не знал и которая спросила, что мне угодно. Я хотел было представиться, когда тяжелая, темная, всегда почему-то производящая впечатление немного грязной портьера позади прилавка отодвинулась в сторону, и Антон Мюнценберг с подрагивающим листом бумаги в правой руке вошел в торговое помещение. Он обнаружил меня сразу, уронил листок на пол, толкнул низкую дверцу с медной ручкой, открывавшую прилавок слева, и, к большому изумлению молодой женщины, бросился мне на шею.

— Да, — говорил мне Антон через четыре часа, — твою квартиру мы сдали. Я бы ее с удовольствием и дальше держал для тебя на всякий случай, но Клеменс был против. Он придерживался мнения, что мы и отсюда должны извлекать прибыль. Плата увеличилась вдвое. Дама работает в университетской клинике, врач-радиолог.

— У нее явно хватает времени, чтобы в середине рабочей недели поливать после обеда свою петрушку за окном.

— Ты не можешь отказать даме в одном свободном дне на неделе. Она очень много работает, я знаю. Может, выпьем еще кофе?

Мы сидели в ресторане «Folies Gurmandes» в Льеже, где мы с Антоном бывали раньше. Антон бросил все свои дела и поехал со мной сюда. Теперь он мог себе это запросто позволить. Он больше не был единственным молодым хозяином: они с братом Клеменсом руководили фирмой вместе, отец умер прошлой зимой. Вот только Гизель, свою возлюбленную, Антон до сих пор не смог ввести в семью, потому что клановыми делами по-прежнему заправляла мать. От коммерции она всегда держалась в стороне, но матримониальные дела семьи — это была ее сфера. Разумеется, я помнил ее по корпоративным праздникам. Это была «маленькая красивая женщина с каменным сердцем»: характеристика принадлежала не мне, так хором описывали ее оба брата. Поэтому Антону приходилось по-прежнему совершать путешествия за границу, крадя время у себя самого.

— Мне немножко обидно, что вы не прислали мне известие о смерти отца, — сказал я.

Антон пожал плечами и сказал, что сожалеет. Ему не было прощения. Про меня просто забыли, хотя я был уже почти членом семьи, но все же не совсем: глава клана не могла ничего мне диктовать.

— Ты ведь был так далеко, понимаешь? Километрах в пятистах? Или шестистах? В ту сторону света мы вообще смотреть не привыкли.

— А не планируете открыть филиал в столице? — спросил я.

— Точно нет. Но раз уж на то пошло: мы бешено разрастаемся. В Гамбурге филиал уже есть, скоро открываемся в Брюсселе и в Мюнхене, на очереди Париж.

Он помешивал свой эспрессо, как и прежде, полностью поглощенный этим занятием, опустив голову. Я был почти растроган, узнав этот его жест. Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— И тут нам нужен еще кто-то, чтобы все организовать.

Судя по тому, как неудержимо Антон захохотал, вид у меня был достаточно дурацкий. Но он взял себя в руки и сказал:

— Я серьезно. Прошу, подумай. В конце концов, ты ведь во всем этом разбираешься. Или ты все забыл, сидя среди книг? Как ты вообще-то поживаешь? Что там делается, в глубинке?