Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— «Лягушатня»? Вы издеваетесь, Петр Иванович? Такого спектакля не может быть! А я, может быть, при помощи своего лягушачьего пруда вас года на три от женевской эмиграции избавил! А чего билет-то всего за два франка и на галерею?

— Что же мне — тебе за пять франков в ложу покупать? Я сам за два ходил. А на сегодня так вообще билетов нет. Завтра днем приедешь в консульство, доложишься, как и где мы будем с тобой, сладкий мой, искать нашего Посудкина с твоей Фанни.

— Но Петр Иванович, как я в таком-то виде в приличное место пойду?

— Пойдешь сейчас к родственнику своему… Как он — Синебрюхов? Нижебрюхов? К Нижебрюхову. Он тебя приоденет, не сомневаюсь. У него цепка ниже брюха висит часовая — полтора фунта весом. Ну, счастливо тебе вечером отдохнуть. И про Посудкина не забывай. Он все-таки на твоей Фанни женился. Думаю — в поезде.

Рачковский покинул кафе, а Артемий Иванович еще некоторое время сидел за столом, представляя Фанни в поезде с Посудкиным. Но как он ни старался вообразить себе отвратительную сцену между ними, почему-то в голове его возникал вполне приличный образ выходящей под ручку с Посудкиным Фанни Березовской, которая говорит своему — тьфу… — мужу, держащему в руках небольшой саквояж, полный бомб и револьверов: «Берем фиакр и едем на бульвары. Сейчас он испустит у нас последний вздох».

Артемию Ивановичу стало по-настоящему страшно. Где же укрыться? Домой нельзя, если Рачковский его нашел, то и эти его тоже смогут найти. Да можно и не успеть доехать, может они его уже на выходе из кафе за дверью дожидаются. Надо к Нижебрюхову бежать, тут по Россини до его гостиницы всего несколько минут.

Гурин осторожно выглянул за дверь и, не увидев знакомых фигур, быстро перебежал улицу на другую сторону. Пробежав два квартала, он свернул направо за угол и еще через минуту нырнул в стеклянные двери «Отеля де Рюс» на углу с Итальянским бульваром. Кельнер услужливо посадил его в подъемную машину и отправил на второй этаж, где Нижебрюхов снимал апартаменты. Богатый петербургский купец Аполлон Петрович Нижебрюхов был дальним родственником Артемия Ивановича. Вернее, даже не родственником — дядя Артемия Ивановича по матери, Кондрат Поросятьев, женился на родной сестре Нижебрюхова Софье, когда помер ее муж прапорщик Крылов. Артемию Ивановичу не довелось видеть прапорщика, но говорили, что он был огромного роста, и в поросятьевском доме даже показывали гостям круглую вмятину в дверной притолоке, оставленную его головой. Вместе с безутешной вдовой Поросятьеву досталась падчерица Дарья двух лет от роду, которая со временем и статью, и костью, и рассуждением пошла в отчима, отчего тот души в ней не чаял и даже убедил сестру с мужем, чтобы они помолвили с Дарьей своего единственного сына Артемия. Свадьбы так и не случилось, а когда родители Артемия Ивановича несчастливо окончили дни свои, оставив его полным сиротой, Нижебрюхов принял в нем участие и определил его сперва учителем рисования в городское Петергофское училище, а после мученической смерти Государя императора — в заграничные агенты Священной дружины. Нижебрюхов наверняка приютит его хотя бы на несколько дней.

— Ага, вот и дорогой племянничек! — Здоровый, с ярким румянцем на щеках и большой бородой, Нижебрюхов раскинул приветственно руки и блеснул толстой часовой цепью на брюхе. — Ну, заходи, коль пришел. Что же ты свинья, с Дарьей-то так обходишься не по-людски? Она же нареченная твоя. Вот и из Женевы она писала, что ты с ней знаться не хочешь, все с каким-то отребьем дела водишь, и в Париже она тебя на днях встретила, так ты сделал вид, что ее не признаешь. Она сюда на медицинский факультет уж полгода как перевелась, мог бы и зайти по-родственному.

— Не мог, Аполлон Петрович, — Артемий Иванович запер дверь на ключ и положил ключ в жилетный карман дяди. — На службе я тайной, нам даже родственников признавать не велено.

— Вот те раз! Так Дружину уж сколько лет распустили! — удивился Нижебрюхов. — Или нонче какую иную компанию лоботрясов составили? Я что-то в Питере не слыхал.

— Я, Аполлон Петрович, на Департамент полиции работаю, — с достоинством сказал Артемий Иванович. — И к вам по государственному делу, иначе бы и вас мне признавать было нельзя.

— И что же это за дело, что ты даже меня признать решился?

— Спрятаться мне надо ненадолго, до завтра. Враги меня преследуют.

— Ой, враги… Долги надо вовремя платить. В карты небось продулся? Ну да я тебя до завтра и так не отпущу, три года не видал, свинтуса. Скидавай свое пальте, ветром подбитое, вон, кинь в угол. Ко мне в таких пальте даже попрошайки стыдятся на рождество приходить.

— А двери у вас тут крепкие?

— Да ты что, Артемон, и в самом деле боишься? Ну-ка садись, рассказывай. Тебя как будут убивать: кинжалом или по-простому — по башке?

— Здесь цивилизация. Думаю, или из револьвера, или бомбу бросят в окно.

— Ишь ты! Ну, пошли тогда в кабинет. Там окна во двор выходят, а я еще и шторы задерну. Иди в ту дверь. Эй, коридорный, зайди-ка, задерни шторы в кабинете. И туда же нам коньячку принеси да лимона. И чаю сообрази.