Ну привет, заучка...

Я подходила к окну и видела его навороченную машину у подъезда. Он уже давно выяснил, где я живу. И приезжал. Часто. Стоял, смотрел на дом. Курил. И строчил мне смс, периодически поглядывая на окна, чтоб выяснить, вижу я его или нет. И ловил меня. Всегда практически.

"Выходи. Поговорим"

"Я знаю, что Тани нет. Я знаю, что не будет ее всю ночь"

"Она не узнает"

"Выходи, заучка"

Я не выходила. Ложилась спать, глядя на вибрирующий сообщениями телефон. Улыбаясь отчего-то.

А в университете по-прежнему был его взгляд. Преследующий. Обжигающий. Тяжеленный. И это внимание постоянное, навязчивое, но в то же время словно отстраненное, словно ожидающее, будоражило, изматывало, бесило, напрягало, выводило из себя, мешало думать. Держало в напряжении, заставляя вспоминать те минуты, когда я была в его власти, в его руках. Его поцелуи, его шепот на ушко развратный, его недвусмысленное желание, транслируемое настолько ярко, что становилось больно в груди.

И вот теперь, за пару дней до Нового Года, он в первый раз заговорил со мной. И сразу же заставил вспомнить все те эпитеты, которыми я награждала его, болвана нахального. Потому что первое, что слетело с его губ, был упрек. Несправедливый и глупый.

— Дай пройти! — повторила я, глядя на него зло и неуступчиво.

Он усмехнулся и посторонился.

Я прошла мимо, гордая своей маленькой победой. В первую очередь, над собой. Смогла. В лицо сказала. И он подчинился! Успех! Уже серьезный успех!

А через час случайно разговорилась с девочкой из параллельного, и та сказала, что парень, из-за которого Алиев нарушил многонедельный обет молчания, попал в больницу. Травмы, не опасные, но довольно серьезные. И теперь пролежит все праздники с гипсом.

Я постояла, хватая воздух, внезапно ставший густым и тяжелым. А затем ярость, несвойственная мне до этого, затопила с головой.

И потребовала выхода. И я знала, где найду способ утолить свой гнев. На ком сорвусь.

В конце концов, я — хорошая ученица. Вся в учительницу свою.

9

— Алиев!!!

Парни, лениво бросающие мячи в кольцо, обернулись сначала на меня, красную от ярости, а затем, как по команде, на Алиева. Тот нахмурился, что-то коротко сказал приятелям, заржавшим в ответ развязно и нагло, и пошел ко мне.

Показательно медленно. Своей фирменной "а-ля всех поимею" походочкой. И, пока шел, я злилась все сильнее и сильнее, хотя, казалось бы, точку кипения преодолела уже в коридоре, перед тем, как залететь сюда, в зал, распугав своим рыком спортсменов.

Подошел. Уставился на меня, пытаясь привычно выбить почву из-под ног своими глазами бесстыжими. Но не действовало в этот раз. Потому что все границы перешел.

— Зачем?

Алиев не стал делать вид, что не понимает.

— Потому что ты про него ничего не сказала.

— И что? Вот что? Ты теперь всех, кто ко мне просто подходить будет, будешь бить?

— Нет, только тех, у кого член есть.

Я настолько задохнулась от злости, что даже не знала, что сказать.

А он смотрел на меня, руки на груди сложил. Серьезно так смотрел. Жадно. Каждую мою эмоцию ловил.

— Ненавижу тебя, Алиев! — наконец выдавила я, уже чуть ли не со слезами, приказывая себе держаться, потому что позорно, ужасно позорно, и вот так вот перед ним разреветься… — Ненавижу!!!

— Это хорошо.

Я не выдержала и ударила его. С размаху. Сильно. Так, что у него голова мотнулась в сторону. А у меня рука заныла. Алиев медленно вернул голову обратно, и уставился в мои уже наполняющиеся испугом и осознанием глаза. И смотрел он… Страшно. Я не могла двинуться, пригвожденная к месту его жутким взглядом, и глядела, глядела, глядела на него, не отрываясь.

В зале наступила мертвая тишина. Только мяч, выпущенный одним из парней сиротливо попрыгал по полу, уныло бумкая.

Бум. Бум. Бум. Бум…

На пятом "Бум" меня словно вихрь подхватил, вынес из зала, и в себя я приходила уже за закрытой дверью мужской раздевалки. Наедине с Алиевым. Так что, так себе приход в себя.

— Сучка, вот сучка! — шипел он, насильно удерживая меня у стены за плечи и не замечая мои пинки по голеням. Даже не морщился. Злой, такой злой! Похоже, неведомая мне забастовка закончилась, и вернулся прежний грубый и бешеный Алиев. Мне оставалось только бороться и сожалеть о своей глупой несдержанности. Надо же, в себя поверила! Решила, что смогу противостоять ему! Глупая, вот глупая! И не спасет ведь в этот раз никто! Позаботился, гад! Дверь закрыл. Кричи не кричи. Но я все же попробовала, наудачу.

— Заткнись, бля, никто не услышит, — тут же зарычал он, закрывая мне губы ладонью, — не дергайся! Заучка наглая! Че ты творишь со мной, сучка? А?

Я замерла, уже не сопротивляясь, глядя в его бешеные глаза испуганно и напряженно. А он… Не убирал ладонь от моих губ, сжимая сильно, но аккуратно, без боли, и заметно было, что контролирует себя, по крайней мере, пытается. И смотрел, смотрел, смотрел… Дышал тяжело. А потом пробормотал:

— Похуй на них… Не могу больше.

И, пока я сквозь дурман страха и волнения пыталась постичь смысл сказанного, заменил ладонь на свои сухие, жесткие и напористые губы.

А я… Господи, я словно ждала этого, дура!