Ну ты чего такая хилая? Глотай свой гараж!

– Лучше бы тебе быть сумасшедшим – сжимает пластик до треска метафизически, в астральном плане. Дышать, видно, старается ровно. Слоем стекла покрылись сухие губы, замерли нелицеприятным выражением, подчеркивая только морщины. "Ему надо доказать" – понимает Слава, в нелегком детстве, от пассивно выкуренного, начинает мутить и Каррелов, заметив это, откидывает вейп, быстрым шагом к окну и его под руки. На диван волоча, закрывая за собой дверь, проводящей от бабл гамом кухни. Слава, пока его ведут, не стискивает, не цепляется, и не прижимается. Когда его укладывают на диван, не тянет ручку, трогательно – сам нос воротит от этой ненормальной влюбленности.

Александр ждет, пока из принесенного им же стаканом воды, Слава возится с фольгой, запивая маленькую белую таблетку.

***

Просыпается он в пять тридцать семь, от одного вида девчонки он раньше кричал, а сейчас подмечает с каким энтузиазмом, довольная, она повторяяет каждое его движение, только на лице застывший жуткий оскал акульих зубов. Это знаковый день, ведь тут, в пустой квартире, в темноте, Слава, с призраком на окнах и криком, отражающимся о стены. Продольченко судорожно достает из шкафа первую попавшуюся худи, натягивая ее на глаза, по дороге падая и весь в соплях от истерики ползет к шкафу, поскуливая, не в силах открыть глаза. Какой же он все-таки жалкий, запутавшийся в рукавах толстовки, оставляя влажные следы. Когда все-таки надел – натягивает капюшон на бешеные глаза, прячет ледяные пальцы в карманах, прижимая коленями лоб, как ребенок, но нет. Нет-нет-нет, он мужик, он не краснеет, шутя краденые шутки на своих стендапах или переобуваясь на сжв в теме, но что важнее – он нужен Александру.

Да, пустая оболочка, из нее выжали все, что только можно, не способная даже сюжет для ебучего блога снять!

Ты жалок, Владислав Продольченко, но идешь на кухню, сверкая слезящимися глазами и влажными щеками из-под капюшона, где на столе лежат упакованные таблетки, и рекоменданции по приему.

Пирацетам, циклодол, севекроль – Слава охуевает, увидев на последнем ценник в шесть кусков, кокетливым пять девятьсот двадцать, тридцать семь. Ему бы доставать инструкции, читать их с лупой, заедая запиской Белецкой. Он же отрывает лапки из картона, между делом вычленяет из бумажек, вызывавшими рак, и глотает из всех коробочек по одной. Запивает теплой водой из чайника – ею можно заваривать чай, напрочь игнорируя врачево "начинать с половинки", ему хуевейше, какие вопросы??? И под язык уже знакомый феназепам, доползает до дивана и снова отрубается на одеяле, не удосужившись прикрыть срам.

Где он сейчас находится? Фона нет и если у пустоты есть аналог для глазок – вот он, вырезанный из бумажек, с прокрашенными задниками. Слава видит ее – одного с ним роста и комплекции, только кожи почти не осталось, и длинные, спутанные, белые пакли, струящиеся от запутавшихся в них бабочек. И в этот раз у нее знакомые глаза и губы, Слава их видел в те далекие времена, когда подходит к зеркалам, беспечный и такой глупый, не понимающий своего счастья…

– Славочка, ты держишься молодцом! Как ты наврал той тетеньке, респектушки и уважульки – я все правильно сказал – поворачивает голову на бок, тонкой шеей, по-птичьи. – Чо я пришла? Да так, напомнить тебе, Славяночка, что ты от нас не убежишь, протекшую крышечку заедая колесиками!

– Я всегда буду с тобой, всю твою жизнечку! – девушка подходит близко-близко, шепчет на ухо стальным, трескучим, не мягоньким, девчачьим, – неубежишь, – и вокруг них разразилась пасть геенны огненной.

– Ты будешь жить долго, Славочка, очень, твори любую херню, ходи в церковь, помогай Сашеньке, что не де-ла-й окажешься после очень приочень болезненной смерти здесь! Спокойная внешне, она кричит ему в лицо, а Слава просто Слава, с трепетом спрашивает, поможет ли будущий Продольченко, не думая в этот момент ни о чем. Огненные реки, как в орзаммаре под ногами застывшая магма, источающая жар, слезает с ног кожа, оголяя крассное кровоточащае, нелицепртятное, на застывшем скелетом кальцием.

– Конечненько, спрашивай!

– Белецкая знает? Считает меня сумасшедшим? Она…

– Нет, да, знает, что у тебя будет такой мрачный овощизм, когда закончатся яркие галлюцинатушки – точная копия его ладоней гладят недобородку на лице, под треск адских печей.

Славу несет – медвежья болезнь. Но, открывая заспанные глаза, он ничего не помнит, кроме бледных губ, ласково шепчущих «Сашенька».

Над ним желтоватый, с разводами мочи, потолок, капюшон во сне скомкался, давит на затылок. Во рту сушняк, руки тянутся кружке. Допивает остывшую воду залпом, неаккуртничает и мечет черную ткань.