Ну, здравствуй, сын

Спустя девять дней после разговора с Наташей Минерва сидела на моей кухне и, нервно теребя край токсично зелёной юбчонки, жалостливо предлагала мне помириться. Безразлично пожав плечами, я согласился, и она радостно схватила меня за руку и положила её на едва заметный живот.

– Он тут, ты чувствуешь? – её голос излучал тихое счастье, будто бы мы зажиточная семья, ожидающая появления долгожданного ребёнка, а не беременная школьница и безработный двадцатидвухлетний увалень.

– А почему он?

– Я чувствую, что у нас будет мальчик.

Повисло неловкое молчание. Я так и держал руку на её животе, ничего не чувствуя, а она умилённо глядела в мои равнодушные глаза. Неожиданно Минерва спросила:

– А ты кого больше хочешь: мальчика или девочку?

– Мальчика.

Сыновья хотя бы не могут забеременеть.

– Теперь я твёрдо уверенна, что у нас будет мальчик, – лицо её просияло.

Она вновь переехала ко мне, не спросив моего согласия. Видимо, решила, что наше примирение нивелирует ужасы совместного проживания. Стоит всё-таки сказать, что её поведение несколько изменилось в лучшую сторону. По крайней мере я стал сбегать из дома гораздо реже. Пыл её слегка поостыл, и бытовая война стала разбавляться приятными минутами перемирия, когда мы валялись на кровати и думали о своём, но иной раз Минерва, погружаясь в свои мечтания, нагоняла на меня тоску:

– Представляешь, родится у нас мальчик, снимем своё жильё и будем жить только вдвоём (здесь очевидный намёк на мою маму, откровенно раздражённую вторым переездом Минервы).

– Нам не обязательно съезжать отсюда. Мама, конечно, недовольно ворчит, но она не против того, чтобы мы обосновались в этой квартире.

Она, поднявшись с постели, на которой мы, обнявшись, лежали и недовольно произнесла:

– Котёнок, ты понимаешь, что так долго продолжаться не может? Ты не сможешь постоянно вести такой образ жизни. Мама присылает мне всё меньше денег, ей тяжело меня содержать, а когда появится наш сынок, то она одна нас не вытянет. Про твою маму я вообще молчу, – её лицо презрительно скривилось, – от неё проку нет, ей бы самой концы с концами свести. Пойми, что ребёнку нужны памперсы, пелёнки-распашонки, коляска, кроватка, свой уголок, игрушки, прививки, лекарства и так далее! И тебе, Ренат, придётся устроиться на работу, иначе и быть не может.

И только в эту минуту я в полной мере осознал, что меня ждёт. Она права, ребёнок пожирает невероятное количество времени и денег. Он подобно веригам каждый час причиняет тебе невероятные страдания, доставляющие некоторым родителям извращённое удовольствие. Я не могу отказаться от своего сына и обречь его на жизнь без отца. Этот поступок уж слишком циничен, даже для такого мерзавца как я. Ребёнок – это черта, пересекая которую, ты отрекаешься от своей прошлой, свободной жизни и закабаляешься в добровольное рабство. Бесконечный труд, огромные траты и перманентное внимание – это добродетели рядового родителя.

– Позвони матери. Скажи, что я хочу устроиться на предложенную ею работу.

Минерва широко улыбнулась, чмокнула меня в щёку и неожиданно, закрыв рот рукой, стремительно бросилась в туалет. Токсикоз.

VI

Не так страшен чёрт, как его малюют. Безусловно, разгружать фуру, доверху заполненную ящиками с фруктами, не самый лёгкий труд, но человек, как водится, ко всему привыкает. Боль в мышцах притупилась, мозоли на ладонях огрубели, а глаза привыкли к стекающему на них со лба едкому поту.

Работал я по восемь часов в сутки. Обязанности мои были просты: таскаться по городу, оставляя на разных торговых точках несколько ящиков с фруктами. Машину вёл Вася – долговязый мужик лет сорока с блестящей от пота лысиной. Во время наших рейдов он любил пошловато и плоско острить и сигналить стройным ножкам, которые, цокая высокими каблучками, изящно шагали по тротуару. Он, было, предпринял попытку со мной подружиться, но я своим упрямым молчанием дал ему ясно понять, что не намерен чесать языком на работе, хотя моя немота его не останавливала – во время наших рейдов он заводил длинные монологи, которые мне приходилось волей-неволей выслушивать. Откровенно говоря, этот насквозь пропахший кислым потом мужик вызывал у меня неприязнь, разбавленную капелькой жалости. В нём отчётливо ощущалась едкая злоба и классовая ненависть. Он с нескрываемым удовольствием сетовал на жадность и глупость начальства, покрывал матом нерасторопных водителей и жаловался на «разжиревшую» жену. Единственное, о ком Вася говорил с какой-то трепетной любовью, были его дети. Он любил приговаривать: «Если бы не мои дочурки, то давно бы уже бросил эту поганую работу».

Изнуряющий труд превратился в серую рутину. Копирайтинг сразу же был заброшен, а о свободном режиме сна я старался не вспоминать. Каждое утро я вставал в полшестого утра, выпивал стакан воды (почему-то меня от завтрака сильно тошнит) и на утреннем автобусе добирался до работы.