Ну, здравствуй, сын

Я уже было поднялся из стола и намеревался отправиться в спальню, как она, взвизгнув «сука!», схватила лежащую на миниатюрном гарнитуре деревянную скалку и ударила ею мне по затылку. Из глаз полетели искры, я утратил над собой контроль и, рыча, влепил ей звонкую пощёчину. Она несколько секунд непонимающе смотрела на меня, растерянно потирая ладонью ушибленное место, и внезапно, завизжав, вцепилась мне ногтями в лицо. На меня накатила новая волна ярости, и я ударил её кулаком в скулу. Благо, удар оказался кривым, но действенным, Минерва отцепилась от моего лица и схватилась за стол, едва не упав. Я занёс над ней крепко сжатый кулак, ведомый давно копившейся злобой, рьяно искавшей выхода, но во время остановился. По спине пробежала ледяная дрожь: я ударил беременную девушку. Свою девушку.

С минуту мы молчали и, тяжело дыша, глядели друга на друга. Её глаза сверкали холодной ненавистью. Затем она, не сказав ни слова, направилась в спальню собирать свои вещи, а я так и продолжил стоять на кухне, пока не услышал, как громко захлопнулась входная дверь.

Прошло три недели, а от Минервы не было никаких вестей. Я инстинктивно продолжал работать, сам не понимая зачем. Чувство вины меня не беспокоило. Без Минервы жизнь стала спокойнее и приятнее.

Вернувшись домой, я заглянул в свой телефон (на работу я его обычно не беру) и увидел там сообщение: «Сына я решила назвать Маркизом». Прочитанное известие оставило меня равнодушным.

В три часа ночи меня разбудил звонок. Я перестал перед сном выключать телефон, поскольку на него была возложена важная обязанность – поднимать меня на работу.

– Я рожаю, – дрожащий голос Минервы мигом согнал с меня сладкую дрёму.

– Как?! У тебя же ещё сроки не…

– Я ЗНАЮ, ЧТО У МЕНЯ ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЕ РОДЫ, СУКА! – её крик заставил меня невольно съежиться.

– Что мне делать?

Глупый вопрос.

Она повесила трубку.

Наскоро собравшись, я вызвал такси в больницу. Чёртов водитель заблудился в наших дворах, и мне пришлось его ждать целых двадцать минут.

Ещё двадцать пять минут на поездку.

Ещё десять минут на поиск родильного отделения.

В коридоре я увидел маму Минервы. Стоя на коленях и дрожа всем телом, она молилась. Прошептав послание к Богу, она подняла глаза и взглянула на меня. По её мертвенно бледному лицу медленно текли слёзы.

Слова тут излишни: я сразу понял, насколько тяжело положение. Мы не произнесли ни слова и, скованные страхом, ждали. Время текло мучительно медленно, я боялся взглянуть на часы. Наконец-то двери операционной распахнулись, и оттуда вышла облачённая в бирюзовый костюм женщина, снимая на ходу медицинскую маску. Наташа подбежала к ней, но та, отстранив её рукой, приказала ждать врача, который всё нам расскажет.

Врач, словно издеваясь, не спешил покидать операционную. Но вот он появился, двигаясь как-то робко, словно боясь столкнуться с нами. Наташа, крепко схватив меня за руку, бросилась к нему. Тот сочувственно произнёс:

– С матерью всё в порядке, но к ней сейчас нельзя. Ребёнка спасти не удалось. Простите, мы сделали всё, что могли.

Наташа, упав на колени, взвыла. Я ушёл, не проронив ни слова.

Дома меня встретила сонная мама:

– Что с малышом?

Я молча снял куртку.

– Сынок, что с ребёнком?

Игнорируя её, я стянул с себя ботинки.

– РЕНАТ, ЧТО С ТВОИМ СЫНОМ?!

– Нет больше никакого сына.

Мать, закрыв лицо руками, заплакала. Я заперся в комнате и включил «Реквием» Моцарта. Не раздеваясь, лёг на кровать и, подложив руки под голову, разглядывал потолок. В голове пустота. Никаких мыслей, никаких эмоций. Безмятежное спокойствие. Возможно, это и есть Нирвана.

Мой сын не прожил и дня. Умер, едва вздохнув. Так почему же я не испытываю такое же отчаяние, какое, наверняка, охватывает Минерву и её мать? Почему в моём сердце холодное равнодушие? Возможно, дело в затаённой, стыдливой радости, связанной с тем, что я избежал участи раба, принёсшего жизнь на алтарь детского счастья? Ведь всё кончилось. Долой работу. Минерву. Её мать. Страхи и отчаяние. Я освободился, скинув с себя тяжелейшие вериги.

А возможно, дело в моём сыне, который избежал этого извечного беспристрастного водоворота жизни. Он не испытает ни боли, ни отчаяния. Он не будет на протяжении двадцати двух лет бесцельно прожигать годы, не понимая, как ему распорядиться своей жизнью. Он не станет виновником преступления и не породит на свет дитя, которое обречено на гибель. Его участь иная. Только появившись на свет, мой сын исчез, побрезговав этим миром. Чаша страданий человека значительно перевешивает чашу мимолётной радости и счастья, которые ему уготованы. Мой сын осознал это и напоследок оставил своему отцу назидание. Самое гуманное, что вы можете сделать для своего дитя – это аборт.