Нубук

— Трави-ись. Хотя лучше б кальций пил — и кости укрепляются, и вообще состояние как-то лучше… — Володька взял с журнального столика бутылку «Бонаквы», плеснул в стакан. — Только, слышь, Ром, никому пока про мои планы. Все еще так, самому не ясно.

— Да конечно. Мне-то… — Я кашлянул и поправился: — Мое дело маленькое.

— Вот и плохо, что маленькое. Маленькими все хотят быть — удобно.

Я шмыгнул в прихожую, открыл дверь в подъезд. Володька, громко глотая, пил минералку.

Честно говоря, этот его план с каким-то там представительством в каком-то там нереально чистеньком курортном Дубае мне был не по душе. Напугал даже… Не могу утверждать, что я предчувствовал дальнейшие проблемы, да что там проблемы — катастрофу, просто я всегда ко всем нововведениям относился с тревогой. Отец, например, придумывал усовершенствование для полива огорода, а я, в душе по крайней мере, был против; мама предлагала переставить мебель в моей комнате — я же неизменно и наотрез отказывался, хотя умом понимал, что огород действительно поливать будет легче, комната после перестановки станет уютнее. Но главное, чтоб все было как было, привычно, а значит — надежно.

Так же и с планом Володьки. Бизнес его сейчас хоть и не особенно прибыльно, все же крутился, приносил кое-какие доходы, а сунешься во что-то другое — и можно напороться на неприятности, на проблемы…

Когда я вернулся, Володька просматривал газеты. Ироничным тоном процитировал мне астрологический прогноз из «Комсомолки» на наступивший год:

— «Тысяча девятьсот девяносто восьмой год, к сожалению, будет изобиловать техногенными авариями, природными катастрофами и социальными волнениями. Ожидается бум появления всяческих «пророков» и «ясновидцев». В этом году как из рога изобилия потекут научные открытия, особенно сделанные в области медицины. А в конце августа грянут реформы, которые продолжатся до конца октября, и эти перемены потрясут каждого россиянина до глубины души». — Володька перевел взгляд на меня: — Слыхал?

А я отмахнулся:

— Такое можно про любой год писать — не ошибешься…

Позже, вспоминая этот вечер, я увидел, что он был преддверием наших проблем, а точнее сказать — катастрофы.

Нет, вообще-то все шло очень даже неплохо.

Во второй половине января Володька организовал несколько новых точек. Поступил очень даже мудро, открыв их в фойе крупных бюрократических учреждений. Там давно уже пристроились продавцы шоколада, косметики, бижутерии, газет и журналов, и имели они, чувствовалось, стабильный навар.

Истомленные сидением за столами служащие то и дело спускались в фойе, покупали кто конфет к чаю, кто «Мегаполис-экспресс», кто бусы из искусственного янтаря. И вот теперь постепенно стали присматриваться к туфелькам, сапогам, ботинкам. Некоторые и приобретали… Правда, продавцы жаловались, что перед тем, как купить, примеряли обувку по двадцать раз, всем отделом, долго и занудливо совещались, изнемогали от сомнений, но в итоге все-таки брали. Случалось, через день-другой, одумавшись, сдавали или меняли.

Чтоб клиенты не особенно донимали продавцов (встречались-то они ежедневно), Володька то и дело перекидывал своих работников из одного учреждения в другое. Новый же на все претензии, попытки сдать разонравившиеся туфли должен был отвечать: «Извините, ничем помочь не могу — я из другой фирмы».

Так или иначе, а эти новые точки вскоре стали приносить довольно ощутимую прибыль.

И в личной жизни у Володьки случилась радость — из Германии вернулась его любимая. Юлия.

На первый взгляд застенчивая, скромная школьница, без грамма краски на лице, светло-русые прямые волосы собраны в аккуратный хвост, и одета неброско, вроде бы по-простому, но эти неброские вещи, как отметил Андрюха (а он, в отличие от меня, в этом деле спец), стоят «огромные бабки»; даже водолазка — не меньше трех сотен долларов… И впечатление о Юлиной застенчивости и скромности оказалось обманчивым, как и одежда. При первом же разговоре я наткнулся на ее каменную уверенность в правоте каждого своего слова, и каждая встреча с ней подтверждала это.

По крайней мере разок в полчаса она не могла не высказать мысль, что Россия — помойка и бандитское логово, что здесь рано или поздно обязательно сделаешься алкашом или отупелым быдлом, а если захочешь жить по-человечески — получишь пулю в затылок.

— Ну и чего же ты, в таком случае, вернулась-то? — однажды, не выдержав, трясясь от раздражения, спросил Володька.

Юлия, твердо посмотрев ему прямо в глаза, ответила:

— Потому что не могу без тебя. — И сказала это не как-нибудь нежно, ласково, а до жути убежденно, точно подписала Володьке приговор.

Он же расцвел от этих ее слов, как мальчик-колокольчик. Впрочем, следующие слова любимой вряд ли доставили ему удовольствие:

— И я заставлю тебя уехать отсюда. Пойми, что здесь делать не-че-го.

Мы, помню, сидели за круглым столиком впятером (эта Юлия, Володька, Джон, Андрюха и я) в кабачке на Лиговке, довольно уютном, с хорошей кухней. Никто из нас, парней, думаю, не был особенным патриотом, но от столь железного «не-че-го», я заметил, всех четверых передернуло…