Нукер Тамерлана

– Ладно, я тебя вытащил. Вот только зачем – может, ты мне объяснишь? Не можешь? Конечно, не можешь. А я объясню… Вляпался в обезьянник ваш, как муха на липучку, – вот и барахтаюсь. Я человек двадцать первого века, и моральные ценности, мать их, у нас другие. Это у вас, мать вашу, все просто: не по нраву тебе кто-то – ткнул железом в брюхо, кишки выпустил, и порядочек. Ни тебе переживаний, ни раскаяний… И все вы тут такие – от мала до велика. А мне как быть? У нас, правда, тоже ублюдков хватает, которым чужая жизнь, что чох собачий, но я-то не из них. Будь я из отмороженных – тут бы, может, мне самое место было: оттягивайся, как хочешь – режь, трахай баб, тащи, что под руку попадется. Никто гоняться не будет – все законно. Да нет, конечно, перегибаю я: урки всякие больше всего на свете за собственную жопу боятся. Они в солдаты не пойдут – там убить могут запросто. А я нормальный человек. Был. Теперь уже нет. Теперь я не простой и не нормальный. И, знаешь, я, кажется, все-таки ошибаюсь: ваше время со всей его резней получше нашего – тут еще не додумались делать абажуры из человечьей кожи и варить из людей мыло. Ничего, все впереди… Это я так себя успокаиваю, слышишь, пигалица? И раз я тебя все-таки вытащил, то заднего хода давать не буду. У нас шуточка была там, в моем настоящем времени: “Назвался шлангом – пропускай воду”. Подходит к ситуации, не находишь? Вот и пропускаю. Не водицу, правда, а кровищу да говнище. И пытаюсь остаться самим собой со всякими ценностями, которые здесь никому и на хрен не нужны. А я вот не могу без них – в том между нами и разница. Но я выживу. И Тамерлан от меня никуда не уйдет. Мы еще встретимся. И не раз. Я это знаю. Чувствую. Видишь ли, я после всей этой передряги чем-то вроде экстрасенса стал. Такое бывает: когда у человека жуткий стресс, у него шестое чувство прорезается. И седьмое тоже. А у меня стресс такой, мать его… Мы еще с Тамерланом встретимся, вот увидишь. И я этого рыжего переиграю. Каким бы он гением-полководцем ни был, все равно такая же средневековая дремучесть, как и ты, пигалица. А у меня несколько веков форы. Жаль только, историю хреново знаю – не то пророком бы заделался, как пить дать. Ладно, мое дело учить язык, а твое – не рыпаться. В общем, не делать глупостей… Ты же, дуреха, не соображаешь, какой счастливый билет вытащила. Договорились?

Он взглянул на девочку. Та не сводила с него остановившихся глаз, в которых по-прежнему плавал страх. Но появилось еще кое-что: недоумение. Словно старалась понять, кто он, почему такой странный и почему несет на руках, вместо того чтобы волочь за волосы.

Встретившись с ним взглядом, девочка отвела глаза в сторону, отвернулась. Он увидел, как часто бьется жилка у нее на шее. Убрала глаза, как животное, которое не может выдержать человеческого взгляда, неожиданно пришло ему в голову.

Он усмехнулся:

– Ничего. Я тебя еще приручу, покупка.

Две палатки десятка расположились в левом крыле лагеря – здесь каждый точно знал свое место, определенное занимаемым рангом. Одна раньше принадлежала Мансуру. Здесь десятник жил и держал небольшой арсенал. Запас оружия и палатки везли пять лошадей, которые сейчас, стреноженные, паслись в общем табуне в стороне от лагеря, охраняемые специальным конным отрядом.

Не раздумывая, Дмитрий откинул полог Мансуровой палатки и внес свою “покупку”. Посадил девчонку на волчью шкуру, заменявшую бывшему ун-баши постель. Та сжалась в комок и лишь поглядывала исподлобья, словно ждала, когда же он набросится.

– Посиди-ка пока тут, – сказал он скорее для себя, чем для нее. – А я пойду раздобуду тебе какую-нибудь тряпку – не будешь же ходить так…

На центральном шесте, который поддерживал остроконечную крышу, висел полупустой бурдючок. Дмитрий снял его, откупорил и принюхался. Кислое молоко.

– Хочешь пить? – спросил он девчонку. Она резко отвернулась и закрылась плечом.

– Как хочешь. А я попью.

Между глотками Дмитрий покосился на пленницу и перехватил ее взгляд.

– Все-таки хочешь, – сказал он, опуская бурдюк.

Он присел перед ней, повесив бурдюк за петлю на палец, и быстро размотал веревку на связанных руках. Девчонка не поднимала глаз. Он осторожно помял тонкие запястья, разгоняя кровь, а затем сунул бурдюк в руки.

– Пей. Я даже смотреть на тебя не буду. А то опять засмущаешься.

Дмитрий внимательно оглядел палатку. Оружие его не интересовало, а вот объемистый мешочек из потертой ковровой ткани, где Мансур хранил свою добычу, – да. После смерти десятника его наследство должно быть поделено между товарищами. Рекомендуется еще сотника не забыть…

Дмитрий взял мешок, вынес на середину палатки и принялся развязывать мудреные узлы. Девчонка уже попила и занималась тем же самым – старалась освободить ноги.

– Эй, – окликнул Дмитрий.

Она встрепенулась, бросила теребить веревку и упала на волчью шкуру лицом вниз, закрывая голову руками. Дмитрий усмехнулся.

Он развязал мешок и заглянул. Сверху лежал изрядный сверток красной ткани.