Нулевая долгота

— Да, конечно, — опомнился Татушкин. — Но я все больше убеждаюсь: лучше не надо. Лучше, честно скажу тебе, не вскрывать, не тревожить прах солдат… В общем, они, то есть следопыты, нашли его комсомольский билет. Почвы там песчаные… Ах, не об этом! А билет прострелен насквозь. Ну, понимаешь, ценная находка для школьного музея. — Голос Вадима срывался, глох, а сам он то печалился, то суровел и все темнел лицом. — Ну, они разыскали его мать, пригласили на слет. А она, ну понимаешь, не выдержала: нервы сдали. Она теперь больная… полубезумная.

После тягостного молчания Ветлугин спросил:

— Как твоя книга? Как ты ее окончательно назвал?

— «Без вести не пропали». Уже в верстке. Там, кстати, есть главка и о Песчинском. Ему ведь и семнадцати не было, когда он ушел на фронт. О его матери — почти ничего. Разве расскажешь всю правду? Вся правда — всегда мучительна. Она так сразу все высвечивает, словно пожар в ночи. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Ветлугин.

— А его мать… Она, конечно, в обиде: никто ничего не может сказать о нем на войне. Никто ничего не может вспомнить о нем — о рядовом! У него не было даже медальки! Тогда, в сорок первом — сорок втором, не щедро давали награды. Это потом, в сорок третьем, когда началось наступление. А она — да, конечно, — уже лет семь ходит со своим ватманским листом и треногой и все надеется услышать, что он был честным и храбрым солдатом, ее сын. Понимаешь, ей надо услышать и узнать от живого очевидца. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Ветлугин и задумчиво произнес: — Этот День Победы — порохом пропах. Это праздник — с сединою на висках. Это — радость…

— Да, это радость — со слезами на глазах, — подхватил Татушкин. И, резко изменив тему разговора, напрямик спросил: — Скажи, Виктор, почему Барреты не приехали в Советский Союз?

— Не знаю, Вадик, не знаю.

— Знаешь, Витенька, знаешь, — вздохнул Татушкин.

— Да, знаю: Гарольд Баррет не разрешил.

— Почему?! — удивился Татушкин.

— «Ржавчина холодной войны». Так бы я написал в газетном комментарии.

— Я серьезно тебя спрашиваю, Виктор.

— Серьезно?! Кто такой Гарольд Баррет? Фермер? Человек от земли. Прямой и ясный. Политику не любит и не признает. Послевоенную судьбу Пошатаева не только не принял, но и оскорбился за сестру. Попробуй его переубедить — не удастся.

— Странно, — пожал плечами Татушкин. — Я об этом не думал. Может быть, он чем-то обижен?

— Быть может, — согласился Ветлугин.

— Послушай, Виктор, — растерянно продолжал Вадим, — ну а Элизабет и ее сын Джордж? Они бы приехали?

— Безусловно. Тогда — безусловно. Вряд ли сейчас. Время ушло, эмоциональный заряд… А потом: кто сейчас у власти в Великобритании? Консерваторы во главе с воинственной «железной леди».

— Ну и что? Ты иронизируешь, конечно?

— Немножко.

— Значит, они никогда не приедут к нам?

— Не знаю, Вадим. Вот этого я действительно не знаю. Но я хотел бы, — задумчиво произнес Ветлугин, — чтобы благословенные времена разрядки не кончались.

— Этого хотят все, Виктор, — поддержал Татушкин. И, смущаясь, продолжал: — Знаешь, а ведь я книгу посвятил отцу. Он погиб под Москвой в народном ополчении.

— Я помню, Вадик. Я хорошо все помню.

— Мама хотела бы, — тихо произнес он, — чтобы мы пришли. Чтобы отметили День Победы у нас. Она пирог испекла.

— С радостью, Вадик.

Они поднялись и направились от сонно блистающей на майском солнце Москвы-реки к людскому муравейнику на парковой набережной у Крымского моста.

Этот день

Сверкали, звенели медали на пиджаках и выцветших гимнастерках. Расплывались улыбчиво, счастливо пожилые лица. Обнимались, жали руки, хлопали по плечам. Кто-то пел «Бьется в тесной печурке огонь…», а кто-то — «Темную ночь». Где-то, томя сердце, играла гармонь. И все ветераны, как один, фотографировались — долго, попеременно, торжественно и весело. И среди них гордо, с достоинством держались Герои Советского Союза, полковники и генералы; и совсем просто кавалеры орденов Славы. Сновали репортеры газет, телевидения, радио, не зная точно, у кого брать интервью; обращались и к тому, и к этому, и любой, без исключения, ветеран, не теряясь, громко и решительно заявлял: «Берегите мир!..»

Людские толпы текли по набережной. Все с любопытством смотрели, слушали, расспрашивали. Уставая, стояли в очередях за пивом и бутербродами…

Крымский мост со знаменитой стальной дугой, казалось, прогибается от нашествия все новых и новых толп, которые регулярно выбрасывали на поверхность две станции метро. И машины на мосту едва двигались среди людей, и шоферы вежливо посигналивали…

И новые потоки вытесняли с набережной ранее прибывших, и те уходили в тенистые аллеи парка, где — кафе, аттракционы, танцы, лодки, концерты, буфеты… Новые же, как и те, предыдущие, текли толпой — смотрели, расспрашивали, слушали. А ветераны всё фотографировались и всё повторяли: «Берегите мир!..»