Нулевая долгота

Мануэл улыбается. У него стеснительная улыбка. А в грустных глазах вечная озабоченность. Он даже на сочинском пляже не может не думать о чем-то своем, о чем-то печальном, далеком и тревожном.

А Марианна заливается звонким смехом. А Марианна радостна, беззаботна. Она подбегает к нему, упавшему. Она протягивает ему маленькую руку, чтобы помочь подняться. А за ней — слепящее солнце. Вот он крепко взял ее руку, но опять неловко, и Марианна теряет равновесие и падает на него. Он ощущает ее всю. Рассыпавшиеся каштановые волосы упали ему на плечи. Два лица в непредвиденном приближении. Пропал ее смех. Они смотрят друг другу в глаза. И открывается тайна — мыслей, мечтаний. И им отчаянно грустно: они не могут принадлежать друг другу. Она чуть наклонилась, едва коснувшись его губ, и прошептала: «Саша».

И снова смех. Она с легкостью поднялась, увлекая его за собой. И он весь напрягся, рванулся вверх и уже стоял возле нее, высокий, сильный.

И все это длилось мгновение, но это для окружающих: они же коснулись вечности…

…Холодный дождь. Низкие тучи. Они плывут, цепляясь за вершины сосен. Порывистый, озлобленный ветер. Шереметьевский аэропорт.

Официальный представитель Геннадий Аркадьевич. Хотя молод, но уже держится солидно, излишне толст. Он произносит речь, желает успехов в борьбе с фашизмом, говорит о международной поддержке, о темной ночи, которая не вечна. А он переводит, а они грустно смотрят то на него, то на Геннадия Аркадьевича. Наконец тот крепко жмет руку Мануэлу, обнимает его и сочно троекратно целует. Целует ручку Марианне.

Потом Фролов обнимает Мануэла очень искренне, и они говорят друг другу что-то хорошее. Потом она может на прощанье поцеловать его. Тихо, печально говорит: «Следующий раз, Саша, встретимся в Лиссабоне». Это особенно нравится Геннадию Аркадьевичу. Он подхватывает: «Да, в свободной Португалии!» Но ведь это только ему сказано. И в интонации, понятной только ему. И «Саша» произнесено так, как тогда, на сочинском пляже, когда коснулись вечности.

Стремительный «ТУ-104» в напряженном разбеге тяжело оторвался от полосы и быстро скрылся в низком, тучном небе. Они сидели в шереметьевском ресторане у окна и пили коньяк. «Хотел бы я тоже слетать в Париж», — мечтательно завидовал Геннадий Аркадьевич…