Нулевая долгота

— Вы убежденный коммунист, — как бы даже и похвалил Жозе да Силва. — А не думаете ли вы, что фашизм может вернуться в Португалию?

— Нет, не думаю, — твердо ответил Фролов.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Жозе да Силва.

Фролов вернулся в конец салона и вскоре забылся крепким сном, без сновидений. Он пробудился, когда уже было яркое солнечное утро. Внизу простиралась океанская синева. Впереди в солнечной дымке он увидел серую скалистую землю. Берег изломами поднимался над лазурью и, подобно крепостной стене, сурово и угрюмо сдерживал безудержный накат громадных ленивых волн. Земля!

В здании лиссабонского аэропорта «Портела» было душно, сумрачно, но оживленно. Молодой офицер на паспортном контроле с красной гвоздикой в петлице мундира, символизирующей революцию, взглянул с интересом на Фролова, улыбнулся и, ничего не спрашивая и не уточняя, стукнул печать: «Энтрада» — «въезд».

Настроение стало великолепным. Фролов очутился в дружественной стране. Он беспрепятственно прошел таможенный контроль, в течение пяти минут подтвердил «о’кей» на гаванский рейс Аэрофлота, в бюро валютного обмена разменял доллары на эшкудо. На его лице не угасала улыбка. Он радовался тому, что прилетел в революционный Лиссабон. «А через неделю португальской революции исполнится год!» — подумал он.

У выхода из аэропорта Фролов опять столкнулся с Жозе да Силвой. Тот возмущался:

— Вы видели, сеньор русский, как они обращались со мной?! Перерыли мой чемодан и ощупывали, как девку. Хотели даже арестовать. Это возмутительно! — И вдруг неестественно рассмеялся: — О сеньор русский, я заметил, как они вас встречают! Времена сильно изменились.

За его спиной стоял квадратный человек с мрачным одутловатым лицом, лет сорока. Он держал чемодан Жозе да Силвы. «Представитель нашей фирмы», — кивнул тот в его сторону, но квадратный человек не показал никакого желания познакомиться.

— Надеюсь с вами встретиться еще раз, — сказал Жозе да Силва, прощаясь. Он подморгнул по-приятельски. — Но в лучшие времена, сеньор! В лучшие времена!

Квадратный не попрощался, даже не посмотрел на Фролова. Он шел впереди вперевалку, как ходят ожиревшие борцы или штангисты, и, как они, с пустячной легкостью нес чемодан. Он сел за руль темно-серого «мерседеса», и машина, резко взяв старт, исчезла из виду.

Людмила позвонила ему на работу. Говорила глухо, подавленно. Без обычной уверенности и убежденности в правоте того, что думает и делает. Он представил ее агатовые глаза, затянутые хмарью. Они удивительно быстро могли наполниться слезами. И тогда две полновесные прозрачные капли с легкостью скатывались по щекам. Но она не плакала в обычном смысле. Слезы выливались не от отчаяния, невыносимости или страдания. Наоборот, в таких состояниях ее глаза высыхали, сверкали гордым упрямством, умением быть выше душевной или физической боли. Но когда она сердилась, понимая свое бессилие сделать так, как она того хотела, накатывались бесконтрольные слезы. За год их знакомства такое случалось дважды.

Вот тогда-то голос ее становился глухим и низким. Слова же безжалостно тяжелыми, как удары молота, но по сути своей предельно острыми, как бритвенное лезвие. В сердитой подавленности она не справлялась с собой, и ее редкая сдержанность лопалась, словно скорлупа ореха в железных щипцах. Обнажив свое существо — на редкость упорной и целеустремленной женщины, она быстро приходила в себя и вновь демонстрировала сдержанную добродетель. Она была по-умному привязчива и податлива и умела по-мужски четко и ясно мыслить. Эти-то ее качества особенно нравились Фролову, с ней было легко и интересно.

Он как-то подумал, что она прекрасная партнерша, но не может быть его частью или частью его жизни. Подумал и запамятовал. Его устраивали их ровные, ясные отношения. Он, пожалуй, даже женился бы на ней, потому что с ней по жизни можно было катить тандемом. Но первая их ссора насторожила его. И тем, конечно, что она упрямо не отступала. Но прежде всего тем, что она хотела быть в их тандеме впереди и, понятно, управлять. Это ему не нравилось. Первенство, и тем более женщине, он никогда бы не уступил.

Вторая ссора была совсем по незначительному поводу, но ее упорная неуступчивость его поразила. И все же он не делал поспешных выводов. А теперь вот была третья не то ссора, не то недоразумение, не то конфликт, неизвестно, как и назвать-то?

Людмила всегда и во всем сдавалась нелегко. Но по разговору он сразу понял, что она сдается.

Однако зачем все это? — подумал он. Зачем эти упреки? Почему она хочет вторгнуться в прошлое? Узнать о том, что принадлежит ему и только ему?

Она глухо, настойчиво говорила:

— Ну хорошо, ты поставил меня в неловкое положение. Я это переживу. Но имею я право знать причину? Можешь ты, в конце концов, быть со мной откровенным? Мне кажется, Саша, что ты стал ко мне равнодушен. Я тебе не нужна. Лучше сказать эту правду сейчас. Пожалуйста, давай сегодня увидимся.

— Нет, — сказал он, — я ничего не собираюсь объяснять.

— Это жестоко, Саша.

— Я так не думаю. До свидания.

Она перезвонила через час.