Нулевая долгота

В своих хождениях в офис с юго-западной окраины Джон Дарлингтон, приближаясь к Темзе, каждый раз колебался: какой дальнейший путь избрать — по северному или южному берегу, по лево- или правобережью?[8] На левобережье располагался центральный, исторический Лондон: респектабельные районы Челси, Вестминстера, и лучше всего было пересечь Темзу по частым здесь мостам.

Даже летучим взглядом прохожего удавалось многое подглядеть в зазнаисто-нервной жизни истэблишмента, а главное — ощутить высокомерное неприятие здесь человека из другого, низшего сословия, отрицание его как достойной личности. Тут достоинство мерилось прежде всего счетом в банке, и упрямо исповедовалось неравенство. Поэтому с болезненной щепетильностью здешние обыватели подчеркивали внешние атрибуты — в одежде, авто́, вплоть до породы и ободка домашней собаки. По «маркам» и «классности» припаркованных у домов автомашин можно было почти наверняка судить о достатке и вкусах владельца и даже о ею характере…

Он не любил плутать по этим надменным районам, но иногда заставлял себя идти именно туда, чтобы зажечься протестом, чтобы настроиться на боевой лад, потому что профсоюзная борьба и, в частности, его борьба были направлены на то, чтобы возвысить рабочего человека, т р у д я щ е г о с я, отстоять его достоинство и равноправие, против тех, кто привык жить за счет других, наследственного или иного богатства, кто считал, что только в этом смысл, первооснова, незыблемость жизни. Именно эту незыблемость он всегда хотел сокрушить, однако мало преуспел.

Чаще он предпочитал путь по правобережью Темзы. Этот путь отличался, ну, что ли, противоречивостью, как, скажем, сама жизнь, и состоял из нескольких частей, по крайней мере, трех, взаимно исключающих друг друга по сути или, лучше сказать, по назначению. Первая часть была приятной: иди себе, убавляя шаг, в спокойной созерцательности по песчаным аллеям тихого Баттерси-парка, а хочешь — тори дорожку наискось по зеленым лужайкам, где, если сезон и земля теплая, можно прилечь и отдохнуть под развесистым вязом или у голубой глади озерца, будто ты не в Лондоне, а в сельской идиллии.

Или, чуть удлинив путь, выйти к громоздкой, напористой мощи Father Thames[9], почувствовать свежее дыхание вод, такое родное истовому жителю Британских островов, и глубоко вздохнуть, приостановившись, чтобы сразу и жадно насытиться манящим запахом близкого моря и ласковым током прохлады. А потом не торопясь прогуляться по асфальту вдоль набережной и, может быть, постоять, облокотившись на парапет, раздумчиво созерцая красочное нагромождение солидно-горделивых домов викторианской эпохи на северном, левом берегу.

В противоположность реликтовому зеленому простору Баттерси-парка далее по правобережью, через дорогу, начиналась уныло-серая территория с дымными трубами, с грязноватыми коробчатыми строениями — типично фабричная. Там располагалась теплоэнергоцентраль, мастерские и склады. Между ними вилась узкая, запыленная улица, почти безлюдная, но с поэтическим названием — Линия девяти вязов. Джона Дарлингтона она не угнетала: вся его жизнь была связана с мастеровыми, похожими на тех, кто здесь работал. Однако непроизвольно он старался побыстрее ее пройти, потому что трубы, закопченный кирпич, бетон, грохот, гарь как бы выдавливали из души сентиментальную созерцательность. Он сосредоточивался, серьезнел, мрачнел ликом, и мысли уже были о предстоящих делах.

Сумрачно-сосредоточенный, скорым шагом он преодолевал и третью часть пути по правобережью, пожалуй, самую неприятную — по автомобильно-настырной, грохочущей, удушливой от выхлопной вони набережной принца Альберта. Темзу он пересекал по мосту Ламбет-бридж и практически сразу оказывался на небольшой площади, упрятанной за высокими домами, в центре которой игрушечно разместилась окруженная чугунной оградкой старинная церквушка, помнящая великого крестоносца Ричарда Львиное Сердце. В угловом шестиэтажном здании, непривлекательном в своей конструктивистской простоте, и размещалась штаб-квартира профсоюза.