Нулевая долгота

…А на комбайне во весь рост, держась единственной рукой за железную стойку открытой кабины, стоял председатель колхоза Позелов Николай Евграфович с развернутым красным знаменем, древко которого было крепко примотано веревками к его груди, — суровый и величественный. А когда самоходный комбайн, это послевоенное чудо, поравнялся с восторженными односельчанами, он зычно крикнул: «Даешь ударную жатву! Вперед!» И, не сбавляя хода, комбайн прямо с большака устремился вверх по угористому полю вдоль узкого школьного проселка. А за ним пристроилась полуторка, в кузове которой возвышался светловолосый и улыбчивый агроном Гудин. И тогда они, детвора, во весь пыл, обгоняя друг друга и взрослых, бросились с пригорка на проселок догонять «самоходку». И мелюзга оказалась впереди, потому что им, пионерам, бежать было неловко с поднятой в салюте рукой…

…Толпясь, все восторженно смотрели, как хватает сухие, высокие стебли вертящаяся жатка. И как наконец из бункера в подставленные мешки потекло зерно. Все дружно таскали мешки на полуторку, а счастливый агроном Гудин зачерпнул пригоршню ржи и, улыбаясь до ушей, посыпал себе на голову…

— Да, брат Сережка, — растроганно говорит Бусыгин, — таким людям, как Позелов Николай Евграфович, памятники ставить нужно. Это я тебе точно говорю! — Он вздыхает. — А что же теперь с ней, горемычной, делать?

Бусыгин заботливо принимается ветошью оттирать желтизну с позеловской пластины.

— А знаешь, дядь Миш, — обрадованно говорит Сережка, — я придумал. Давай установим ее на верхотуре! Подвесим вместо колокола. Ее отовсюду видать будет.

— Как же это? — недоумевает Бусыгин, не очень представляя то, что предлагает племянник. — Как же так — подвесим?

— А очень просто, — горячо поясняет Сережка. — Я там проволоку видел, ну и крюк от колокола. Замотать под звездочкой, вот и повиснет. А издали-то — как стоит!

— Нет, это как-то нехорошо… подвесить, — сопротивляется Бусыгин.

— Ну давай попробуем. Проволоку-то незаметно будет. Вот увидишь, — убеждает Сережка. — Ну а если не то, так я просто там оставлю, на верхотуре. На красоте-то! Пусть полюбуется, — и осекается, подумав: что ж говорю-то? Будто о живом!

Но Бусыгин не обращает внимания, решая: как же быть? Наконец соглашается:

— Ладно, давай попробуем. А на высоте — это хорошо.

Сережка быстро взбирается по царским вратам на второй ярус, и Бусыгин подает ему пирамидку Позелова Николая Евграфовича. Сам идет к пруду смотреть, что же получится. Сережка долго возится, присев; видна только его голова в кепочке. А Бусыгин стоит, задрав голову, сняв шляпу. Его редкие русые волосы с незаметной сединой легонько треплет ветерок. Наконец Сережка продевает проволоку в крюк. Он залез в один из оконных проемов, заматывает.

Бусыгин кричит:

— Не сорвись!

— Я не боюсь высоты! — хвастается Сережка. Спрашивает: — Ну что, закреплять?

— Чуть пониже, — командует Бусыгин. — Еще ниже… хорош! Давай сюда!

«А что, и вправду здорово!» — радуется Бусыгин. Проволока едва заметна, как паутинка, и впечатление такое, что пирамидка с крошечной звездочкой действительно стоит на твердом основании.

— Ну как? — кричит с верхотуры Сережка.

— Здорово! — отвечает Бусыгин.

Он ждет племянника у родника, у журчащего, искрящегося ручейка под старой ветлой. На душе светло и радостно. Все-таки доброе дело сделали. Подбегает запыхавшийся Сережка.

Он в восторге:

— Ну, дядь Миш! Вот это да! А то нет?! Точно!

Бусыгин обнимает его за плечи, крепко прижимает к себе. У него наворачиваются слезы. Он стесняется племянника, а потому крепко держит его в своих жестких объятиях.

А Сережке будто этого и надо: он уткнулся дяде в шею, затих и целует его.

— Ну ладно, идем, малыш, — вытирая ладонью слезы, говорит Бусыгин. — Ладно… все хорошо… немного расчувствовались. А ты — молодец!

IX