Нулевая долгота

Взоров пробудился, как-то сразу, и ему было очень жаль, что столь сладостные видения так резко оборвались. Он не торопился вставать, желая продлить душевное удовольствие, и, прикрыв глаза, блаженно думал об «ангеле Лине» и о Дарлингтонах — Джоне и Эвелин, и о Ветлугине, удивляясь, отчего все-таки тот привиделся ему мальчонкой, причем вместо Мити Ситникова, друга ситного… Он с грустью вспомнил, чем закончилось их первое путешествие: лодку, которую они едва втащили на берег, унесло быстрым течением, и они в полном ужасе провели черную ночь в нелюдимых дебрях таинственного острова. Лишь на рассвете дед Касим, выплывший порыбалить, вызволил их из неволи, и им пришлось во всем признаться отчаявшимся матерям, за что и получили гневные оплеухи. Но в юности, часто проплывая мимо этого островка — после семилетки они с Митей учились в железнодорожном техникуме в Коломне, кто-нибудь каждый раз обязательно произносил вслух: «Н а ш  о с т р о в».

Взоров подумал — с удивлением и грустью, что после Мити Ситникова, как ни странно, настоящий друг у него возник в поздней зрелости, в возрасте довольно высоком, и друг этот — Джон Дарлингтон, хотя, и это тоже странно, в силу обстоятельств они не могут быть ни неразлучными, ни до конца откровенными, ни даже встречаться, как говорится, не по службе, а по душе.

II

Гайд-парк во все времена года, даже в непогоду, притягивает множество людей, особенно по субботам и воскресеньям. И «уголком ораторов», и зелеными лугами с вековыми дубами и ясенями, и пешеходными аллеями вдоль искусственной системы озер, и многим другим. В уединении и в многолюдье там незаметно пролетают часы.

На «ораторской площадке» можно послушать — кого только там не услышишь! — и унылого проповедника, призывающего к моральному возрождению; и чернокожего неофита, бранящего английскую демократию; и ольстерских боевиков в маско-шлемах; и горластых троцкистов, все еще грезящих мировой революцией; слезливых защитниц домашних животных; сердитых, никак не унимающихся, эмансипанток; развязных анархистов под черными флагами с портретами Кропоткина и Бакунина; печальных самаритян, пытающихся спасать самоубийц; мусульман, сионистов, «зеленых», бродяг, безработных, визгливых лесбиянок или вертлявого субъекта, требующего парламентского акта, чтобы узаконить браки между мужчинами…

А в другом конце парка у Кенсингтонского дворца можно наблюдать, как любители — и старые, и малые — запускают воздушных змеев самых причудливых конструкций. Можно заглянуть и в картинную галерею во дворце, но лучше с толпой туристов и наезжающих провинциалов прогуляться, не спеша, вдоль чугунной ограды по Бейзвотер-роуд, где с утра пораньше сотни художников и ремесленников вывешивают и выставляют свои поделки. Чего здесь не встретишь — из меди, керамики, стекла, бронзы, тканей, самоцветов, серебра и даже золота!

На полотнах живописи, в акварели, графике, финифти — разнообразие сюжетов, манер, школ: от абстракций и сюрреализма до изначального, детского примитива. Но все же преобладает незыблемый реализм, а сюжетно — видовой пейзаж, прежде всего Лондона. Это и понятно: заезжие покупатели, особенно иностранцы, предпочитают покупать запомнившиеся городские символы.

Часами можно бродить по Гайд-парку в душевной успокоенности, в примирении с собой и всем остальным миром, который вроде бы и рядом, возле тебя, но и вне, в отдалении от твоей автономной, независимой личности. Так, по крайней мере, воспринимают воскресные прогулки в Гайд-парке лондонцы.

Взоров и Ветлугин прогуливались по асфальтовой набережной вдоль самого большого из озер. До обеда у Взорова было два свободных часа, после чего с Джайлсом они отправлялись на сборный пункт демонстрации — сюда же в Гайд-парк, на луг около «уголка ораторов». Это считалось традиционным и даже освященным местом для начала массовых манифестаций по центральному Лондону к Трафальгарской площади, ведь свободу публично высказываться и совместно демонстрировать англичане завоевали только благодаря боевой активности британских тред-юнионов.

— Незаменимых, говорят, нет, — вел неторопливую беседу Взоров. — Вроде бы так… Но! Заменить можно, а вот повторить нельзя! Все мы неповторимые. Как считаешь?

— Так и считаю, — согласился, пожимая плечами Ветлугин, не догадываясь еще, к чему клонит Взоров.

— Н-да… Джайлс заменит Дарлингтона, но, по-моему, снизит уровень руководства. Джон — умница, а потому удачлив и популярен. Его вершину Джайлсу не удержать. Как думаешь?

— Так и думаю, — опять согласился Ветлугин: не спорить же!

— Скажи, что ты знаешь о степени родства? — неожиданно спросил Взоров.

— Не вполне понимаю, Федор Андреевич.

— Ладно, поясню. Заметил, наверное, как много сейчас пишут о так называемой малой родине. Не знаю, как здесь, а у нас только и занимаются, что ищут собственные корни. Видать, надоело бесконечно шататься по стране туда-сюда. Кто за запахом тайги, кто за туманами — так, что ли, в песенке?

Взоров в своей прямоте иногда бывал груб и резок.