Нулевая долгота

Федор Андреевич в самом деле являл для него пример  ч е л о в е к а,  б ы л  л и ч н о с т ь ю, воспринимался  с т а р ш и м  б р а т о м. Нет, не «крестным отцом», что, в общем-то, возникло ради красного словца, полушутливо. Он действительно был примером — не идеальным, конечно, не героическим и уж совсем не литературно-положительным, а чело-ве-чес-ким! Умным, уверенным в себе, решительным, а потому уважаемым и любимым, кому хотелось подражать. Кому приятно и радостно было подражать! Кто почти всегда оказывался прав, а если даже и неправ, то можно, считал Ветлугин, смирясь, подчиниться, отринув гордыню.

Поэтому-то Виктору очень хотелось продолжить начатый разговор и сказать Взорову, что если бы у всех русских были бы такие же отношения, как, например, у них, то так называемая степень родства поднялась бы значительно выше и, пожалуй, перекрыла европейский уровень. Но не желал Федор Андреевич рассуждать дальше на эту тему, и Ветлугин расстроился. А так все же хотелось поговорить о родной крови, о родстве душ, даже поисповедоваться, потому что за долгие недели одиночества после того, как жена с сыном уехали в Москву, столько накопилось горечи и боли в сердце, что не раз подкатывало отчаяние, и хорошо бы было избавиться от него, освободиться, очиститься душою. Но Федор Андреевич, к сожалению, не догадывался об этом…

Взоров настойчиво спрашивал:

— Ну что же это свистит? Не посмотреть ли?

И Ветлугин наконец ответил, вздохнув:

— Паровоз Стефенсонов.

— Что-ооо? — поразился Взоров.

— Да. Знаменитый паровоз на первой магистральной дороге между Ливерпулем и Манчестером. Чему скоро исполнится полтора века.

— И ты скрывал? — в шутливой грозности возмутился Взоров.

— Да разве от вас скроешь! — грустно улыбнулся Ветлугин.

— Ну пошли же быстрее, а то и времени мало, — заволновался Взоров.

III

Самым первым паровозам давали имена, и потому отец и сын Стефенсоны назвали свою самую удачливую модель «Ро́кет» — «Ракета». В Гайд-парке напротив мемориала принцу Альберту, мужу знаменитой английской королевы Виктории, проложили рельсы, огородили их барьером, на который удобно опираться всем любопытствующим, и поставили точную копию «Рокета» — с прицепной открытой платформой, оборудованной лавками. Этот удивительный паровозик, очень неприглядный — железная печка с высокой трубой на одном большом колесе, вернее на двух, то есть с двух сторон, которые крутили рычаги, идущие от поршней, крепленных сбоку, с тележкой-тендером на малых колесах — вот и весь  м а г и с т р а л ь н ы й  паровоз тысяча восемьсот двадцать девятого года, созданный Джорджем и Робертом Стефенсонами. Но  т я г а л  он по тем временам необыкновенные тяжести — и без всякой устали! На расстояние в тридцать миль от перевалочного порта в Ливерпуле до индустриального Манчестера; конечно же, и пассажирские составы, причем со скоростью до сорока миль в час, что считалось тогда невиданным.

Взоров жадно взирал на паровозного прадеда и восклицал:

— Ну надо же! Никогда не мечтал увидеть создание Стефенсонов! Но смотри — все уже есть! Все идеи! Дальше шло лишь совершенствование, обреталась форма. Как эмбрион, в котором все уже есть! Удивительно!..

А Ветлугин думал о том, что они с Федором Андреевичем совсем не касаются борьбы за мир, предстоящего митинга; и постигал какую-то иную мудрость, присущую Взорову, — вроде бы отвлечься от цели, от главного, будто в боязни перегореть, рассредоточиться, однако в сущности готовясь к этому самому важному делу, которое непременно настанет; а следовательно, нужно создать настроение, вдохновиться, чтобы в решающий момент чувствовать себя свободно и оптимистично. Ветлугин понимал, что во Взорове это вырабатывалось годами, опытом жизни, а ныне стало привычкой. Эта способность, это умение поражали Ветлугина, и он думал, что такое следовало бы воспринять и самому быть таким.

А Взоров впился в огромный щит, на котором готически-красивым шрифтом расписывалась история прихода в мир «железного коня». И восклицал:

— Нет, ты взгляни! Как же непросто все было, оказывается! Как умно написано!..

Написано же было о том, что в результате победоносных наполеоновских войн Англия оказалась под угрозой вторжения, в стране возникли разные трудности, в частности, транспортная — не хватало лошадей, особенно для промышленных перевозок, прежде всего угля. На угольных разработках в графстве Норткамберленд рядовой механик Джордж Стефенсон в тысяча восемьсот тринадцатом году создал самодвижущуюся паровую машину, названную им «Блюхер», в честь прусского маршала, спасшего английскую армию Веллингтона от разгрома при Ватерлоо. Но после победы над Наполеоном с лошадиным поголовьем опять все стало в порядке, и о паровозах начали забывать.