Нулевая история

засунул его подмышку как папку. Она видела мягкое мигание вернувшейся

неопределенности. Она подумала что так он пытается замаскироваться, интересно что

бы это значило.

— Зайди внутрь пожалуйста, — сказал он.

— Евро, — ответила она, передав ему несколько купюр.

Она развернулась и покатила свою сумку через мостовую к толпе, скапливающейся на

входе. Может Милгриму что-то мерещится? Возможно, хотя с другой стороны у

Бигенда несомненно имеется талант привлекать к себе внимание в наиболее

нежелательных формах, а затем следовать за тем, за чем наблюдают его наблюдатели. В

точности кстати то, чем сейчас и занимался Милгрим. Она оглянулась, надеясь увидеть

его, но он исчез.

Она заплатила пять евро за вход девушке японке и ее попросили сдать сумку.

Сквозь арки было видно мощеный двор. Молодые женщины курили сигареты, делая

это совершенно естественно и глубоко привлекательно.

Салон Дю Винтаж сам по себе размещался в реконструированном здании семнадцатого

века, частью которого как раз и был двор, представлявший собой десятилетней

давности идею гладкой современности, ровно обернутую старой тканью.

Каждое второе или третье лицо в ее поле зрения было Японским, и в основном они

перемещались примерно в одном направлении. Она двинулась за ними по

минималистской лестнице светлого Скандинавского дерева, и попала в первую из двух

очень больших светлых комнат, где над ровными рядами стоек с одеждой, и

покрытыми стеклом столами и фрагментами старинной мебели ярко сияли люстры.

В этом году Салон был посвящен восьмидесятым. Об этом ей сообщили страницы, найденные Гуглем. Она всегда ощущала себя странно, когда время, в котором она жила

называли периодом и посвящали ему выставки и инсталляции. Это вводило ее в

размышления, а вдруг она сейчас живет в еще одном периоде и как же его потом будут

называть. Ей показалось что первые десятилетия текущего века еще не обзавелись

какой-либо конкретно осязаемой номенклатуры. Разглядывая относительно недавние

образцы одежды она испытывала странные ощущения. Она догадалась что

бессознательно переосмысляет моду своего собственного прошлого, трансформируя ее

во что-то более современное. Насколько она ее помнила, вещи раньше не были такими.

Линия плеч стала своеобразной, кайма и талия находились не там, где она привыкла их

видеть

Это не были ее собственные Восьмидесятые. В них не было ничего похожего натех

Готье, Мюглера, Алайя и Монтана, чья версия тех времен была представлена здесь в

одежде.

Она повернула к себе написанный от руки ценник на курточке Мюглер из шерсти

тутовой шелковицы. Она подумала что если бы Хайди приехала сюда, и если бы она

захотела купить эти вещи, хотя она конечно же не захотела бы, то кредитки ее придурка

обнулились бы в течение часа, причем все добытые приобретения легко поместились

бы всего в одно такси.

Она посмотрела вверх затем и вздрогнула, увидев свой портрет, работы Антона

Корбижна 1996 года, увеличенного и подвешенного над стойкой Мюглера на

прозрачной леске. Анахронизм, подумала она. Это тоже не ее век.

Стремительно отошла от портрета, по пути отказалась от примерки Мюглера.

Повернула назад и достала свой АйФон. Бигенд похоже взял трубку не успев еще

услышать ни одного звонка.

— У вас здесь есть еще кто-нибудь Хьюбертус?

— Нет, — ответил он. — А должен быть?

— А в Селфриджес вы не отправляли кого-нибудь понаблюдать за нами?

— Нет.

— Милгрим думает что он видел здесь кого-то, кого видел тогда и там.

— Я думаю такое всегда возможно. Я не сообщал Парижскому офису о вашем визите.

Вам нужна какая-то компания?

— Нет. Я просто проверяла.

— Для меня у вас есть что-нибудь?

— Еще нет. Я только приехала сюда. Спасибо.

Она нажала отбой не дав ему попрощаться. Стоя так с зажатым в руке телефоном на

уровне уха она вдруг осознала знаковую природу ее бессознательной позы. Огромная

часть языка жестов публичных мест, которые когда-то относились к сигаретам, теперь

задействовала и телефоны. Человеческие фигурки заполонившие улицу чуть дальше, стояли в совершенно знакомых позах, хотя больше и не курили. Женщина на портрете

Корбижна никогда такого не видела.

Номер, который дал ей Клэмми прошлой ночью пропустил несколько звонков, прежде

чем ей ответили. — Да?

— Джордж? Это Холлис Генри. Мы встречались в Корпусе, когда Рэг там жил.

— Да, — сказал он. — Клэмми звонил мне. Вы хотите поговорить с Мере.

— Хочу, да.

— А вы здесь?

— Да.

— Боюсь что это невозможно. — Джордж говорил скорее как молодой адвокат, нежели

как клавишник Боллардов.

— Она не хочет об этом говорить?

— Нет.

— Извини, — сказала она.

— Да нет же, — сказал он, — не совсем так. Она продала весь товар, который привезла

из Мельбурна, Шанели. Токийским дилерам. Они увели ее на обед. Оставила меня

присматривать за стендом.

Холлис отвела АйФон от уха и вздохнула с облегчением, затем снова вернула его к уху.

— Она не откажется поговорить со мной после?

— Конечно нет. Она любит твою музыку. Ее мать твоя фанатка. Ты где?

— На втором этаже. Недалеко от лестницы.

— Ты видела там твой протрет?

— Да, — сказала она, — Я заметила его.

— Мы в самом конце. Я сейчас тебя найду.