Нулевой Архетип

Ричард был прав – Кейн, такая, какой она была до того, что случилось под Грандвейв, разорвала бы контракт. Она осталась бы в Цитадели горевать, и, скорее всего, «Трель» все-таки выкупил бы Стерлинг.

– Вы жалеете? – спросил Атрес.

– О чем?

– О том, что управляющий не позвонил вам вовремя.

Кейн покачала головой. Она как наяву видела Ричарда, видела, как он стоял над телом Линнел и принимал решение. Это решение далось ему нелегко – Кейн это знала.

Ему пришлось делать сложный выбор.

– Ричард поступил правильно. Он спас людей и платформу, за которую отвечает. Линнел бы поступила так же.

– Солгала бы вам и отправила рисковать жизнью?

– Защитила бы свой дом.

Кейн не злилась на Ричарда. И не жалела, что отправилась к Узлу Земли.

Это не спасло Линнел, но это спасло Джека, и это многое изменило и позволило хоть немного исправить то, что натворили люди во время Первой Катастрофы. Благодаря этому Атрес, в конечном итоге, остался жив.

– Если бы я знала, что Линнел умерла, я не полетела бы с вами, – призналась Кейн. – Я отговорилась бы тем, что это слишком опасно, что я боюсь вмешиваться в схему Земли, но на самом деле мне просто было бы страшно.

– Бояться за свою жизнь – не преступление.

– И что в результате? – Кейн улыбнулась сквозь горечь. – Линнел была бы мертва, Джек остался бы схематиком, вы превратились бы в фантома, а Эрика продолжила бы увядать здесь, в Цитадели. И схема Земли осталась бы нестабильной. Я так никогда и не поняла бы, что потеряла.

– Вы изменились.

– Мы все изменились. И именно потому, что я теперь другая, я могу оценить перемены. Раньше они были бы для меня бессмысленны.

– Путь и пункт назначения, – Атрес едва заметно улыбнулся ей в ответ. Просто дернулся уголок губ. – Одно не имеет смысла без другого.

Кейн снова коснулась надгробия. Казалось, что буквы отпечатываются на пальцах.

И сквозь боль никак не получалось поверить до конца. Представить тело Линнел под этой плитой.

В какой одежде ее похоронили?

Казалось ли, что Линнел просто спит?

Плакала ли ее дочь, когда на гроб упали первые комья земли?

– Знаете, – призналась Кейн, – я все-таки сожалею. Сожалею, что не могу рассказать ей о том, что со мной случилось. Что мы не виделись пять лет. Что столько всего никогда не сбудется.

Горло перехватывало, и буквы расплывались перед глазами.

Очень хотелось плакать, и почему-то никак не получалось.

«Что ты будешь делать, если все окажется напрасным?» – Джек спрашивал ее об этом, и она сказала тогда:

– Горевать.

Точка смещения легла в ладонь знакомой, округлой тяжестью, и мираж проступил сквозь поверхность предметов.

Кейн зачерпнула его потоком, исполинской волной – погребальной песней, последним подарком – и он хлынул на надгробие, на сад, на платформу вокруг. Расцветали на темных влажных ветках упрямые северные цветы, которые так любила Линнел когда-то, и их лепестки летели вверх, в небо. Они выступали из тумана, оживали последним воспоминанием, последней данью.

Оказывается, это было возможно – плакать спиритом, плакать миражом, ронять образы, как слезы.

Смотри, Линнел.

Смотри, ты же так любила эти цветы.

Наши цветы.

Маленькие, упрямые, отчаянно живые цветы.

Атрес притянул Кейн к себе, набросил свой китель ей на плечи. И сказал:

– Плачьте. Плачьте, вам станет легче.

Кейн вцепилась в его рубашку на груди, уткнулась лицом и разрыдалась.

* * *

Через три дня, после того, как Кейн очнулась, Атрес улетел в Цитадель – необходимо было отвести «Сильверну» на ремонтную верфь – и не было смысла оставаться на «Трели» дальше. Восстановление платформы шло своим чередом, медленно и постепенно она оживала.

Красные ленты на окнах в знак траура да обилие людей в черной одежде – больше ничто не напоминало о смерти Линнел.

Кейн чувствовала себя лишней, посторонней. Жизнь окружающих шла вперед, но ее – после безумных дней под Грандвейв – взяла передышку.

Иногда ей снился первоначальный архетип, она тянула к нему руки, но он утекал сквозь пальцы. После этих снов она просыпалась в слезах, зажав точку смещения в ладони. Звук миража накатывал волной, и Кейн заставляла себя убрать спирит.

Она не жалела – ни о том, что отправилась под Грандвейв, ни о том, что вернулась, ни даже о том, что больше не чувствовала себя прежней.

Не жалела, но все равно вспоминала: чаще всего именно звук, песнь Земли и голос истинного архетипа.

Эрику.

Джека.

Перед тем, как Атрес улетел, Кейн спросила у него:

– Как думаете, она счастлива? Там, в схеме Земли.

Он ответил ей сразу, спокойно и взвешенно, как будто давно знал ответ, свыкся с ним и считал очевидным:

– Она на своем месте. Думаю, это намного важнее.

– А вы? – спросила Кейн. Почему-то ей было важно услышать ответ.

– А я на своем.

Он ей нравился – нравилась его сдержанность, его спокойствие и уверенность. Нравилось, что с ним было легко.

Они знали друг друга совсем недолго, и все же Атрес не был Кейн чужим.

– Что вы будете делать дальше, Алан?

Он равнодушно пожал плечами:

– Починю «Сильверну», продолжу летать. Может быть, женюсь, – потом он неожиданно замолчал и добавил, – если у меня будет дочь, я назову ее Эрикой.