Нулевой потенциал

Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.

– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки?

Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.

– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами

Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.

– Пан, милый. Я Джейн Бет.

– Я видел вас по телевизору.

– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется «Красавица и чудовище»…

– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла

Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.

– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…

– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!.

– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Шимпанзе более ловко манипулирует

различными предметами, чем собаки.

Джон Пол Скотт.

Поведение животных. 1957

Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в

Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.

Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.

Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.

С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.

Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.

– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите

Счастливчика, который сидит рядом с вами.

– Это верно.

– Да, сэр.

– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.

– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.

– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.

Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.

Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.

Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:

– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.

– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.

– Тебя я любил больше всех других пациентов.

Пан Сатирус поежился.

– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким,

здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.

– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.

– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером.

Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.

– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.

– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.

Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.