Нулевой том

– С кем не бывает… – говорил Коля.

– Смотрите, я еще сюда зайду. Чтоб было вылизано.

Мастер ушел, унес качающийся луч. Осталась темная дырка выработки.

– Так бы и трахнул его лопатой, – сказал Коля. – «Я тебе деньги плачу…» Он мне платит! Ж-женя! Да что он думает – на него так и управы нет?.. Да здесь все не просто так… Отломится ему…

– А вот трахнули бы, – сказал Кирюша, – куда бы дели?

– Да сколько угодно. Спустили бы в грохот – только бы его и видели. Такой случай был.

– Работу-то все-таки сделать надо, – сказал Кирюша.

– Да что ты – работа, работа! Успеется. Что мы? Да мы вмиг перековыряем. Разве что – шум, а работы… Так какая же это работа. Уж я-то знаю, что такое работа. Ты лучше, Кирюша, дай-ка мне сигаретку свою, а то у меня от папирос кисло как-то во рту.

– А ты мне папироску.

Зажглись огоньки.

Коля как-то загрустил.

– Хорошо человеку, который спортом занимается, – сказал он. – Ему и квартира. И вкалывать не надо. Вот у нас есть такой мастер спорта, так он и не работает вовсе. Так – числится. А рабочему человеку – ему все самому надо…

Коля сплюнул. Плевок попал в мутный ручеек и уплыл.

Потом Коля долго рассматривал свой палец – кривой и желтый. Подставил под него лампу – палец не просвечивал…

– Ишь ты, какой! – сказал он. – И всего-то один годик поработать осталось. Деньжат подсобрать. Домик я на Волге куплю. Сговорился уже. Вдова одна хочет продать. Так вот туда лесником. Родился я там, мама, брат у меня там… Вот это жизнь! Он на лесопилке, а я, значит, лесником. Хозяйство свое – раз, дом – два, корову мне мама покупает – три, – загибал он корявые пальцы. – А то пойду на курсы судовых механиков. Летом плавать по Волге буду. Красиво там… Да что ты думаешь, – разволновался Коля, – я и не только туда могу! Вот меня и тесть к себе зовет. В Забайкалье. Он тоже лесником. А жизнь там!.. Охота. Хватит уж мне горбатиться… Годы не те. Вот выкуплю домик… или на судового механика…

Запрещенные приемы

Смена тянулась-тянулась… Тыщу лет… И все-таки кончилась. Вдруг.

Сразу лучше. Изжога поуменьшилась. Да и Коля – хороший человек. Теплее как-то от него.

И все равно плохо… И голова, и тело, и мысли. И глаз еще больше отяжелел.

Вот и общежитие. Кирюха выпрыгнул из автобуса.

«Расскажут хоть… Чего это вчера со мной приключилось?»

В вестибюле – зеркало. В зеркале – Кирюха.

«А глаз изменил окрасочку…»

Проскочил парень. Хороший парень…

– Привет, – сказал Кирюха, бодро вскинув руку.

«Что это у тебя с глазом? – спросит сейчас парень. – Ай да ты! Ну-у, ты наддал!» – покивает он с уважением.

Но парень проскочил молча. Как-то чересчур независимо. Чуть ли не презрительно.

«Вот это да… – подумал Кирюха. – Да что – меня и узнать уже невозможно?»

– Здрасте, тетя Клава! – сказал Кирюха, поднимаясь по лестнице.

– Ну и гусь! Хорош гусь! – пропела тетя Клава. – Да я с тобой не то что здороваться, а чего попросишь – не дам.

– Да что вы! – изумился Кирюха.

– И не прикидывайся. Пьяный, он всегда говорит, что не помнит, а об стенку небось головой не бьется…

– О чем это вы?

– Да все о том же. Еще ребятам спасибо скажи – замяли. А то бы… Тьфу ты, да я с тобой и разговаривать не хочу!

«Что за цирк? – недоумевал Кирюха, взбираясь выше. – Что за мистерия! Словно куда переселился – что-то потустороннее…»

Однако, хоть и мало что понял, когда входил в комнату, чувствовал себя как-то неуверенно.

– Приве-е-ет! – сказал он и сам удивился, как это у него жалобно получилось.

Молчание.

Все сидели, будто и не они ржали над чем-то, когда Кирюха был еще за дверью. Опущенные такие, похоронные лица.

«Что же это я так жалобно их поприветствовал? Кость им кинул? Может, я еще и не виноват вовсе… Теперь-то уж они почувствуют силу, отыграются…»

– Что вы, черти, приуныли? – попробовал поправиться Кирюха, но получилось и вовсе жалко.

«Отыграются…» – с тоской – даже не подумал – почувствовал он.

Однако не остановился:

– И повесили носы-ы-ы…

И замолчал, как подавился.

– Послушай, Кирилл, – сказал Мишка красивым веским голосом, – ты с нами не заговаривай, мы с тобой все равно говорить не будем.

«У-у-у! – прогудело бессильно в Кирилле. – Выгибается».

От злости он обрел дар речи.

– Послушай, Михаил, – сказал Кирилл в тон и потом уже не в тон: – Послушайте, вы! К чему такая торжественность? Может, кто мне объяснит, в чем дело? И при чем тут подпольные формы борьбы в виде бойкота?

– Ты сам все великолепно знаешь, – сказал неколебимо Михаил. Он явно взял на себя миссию и роль. Остальные сидели, опустив носы, не встревая. – Ты сам все знаешь, а тебя мы просим перейти жить к специалисту. Он тебе подходящая компания. Ты и так с ним больше, чем с нами.

«У-у-у! У-у-у!! – гудело все в Кирилле. – Гады! Так мешать меня с дерьмом».

– Идиоты… – прошипел он.

– Ты можешь нас оскорблять, – словно обрадовавшись, подхватил Михаил, – это нас нисколько не трогает. Но если ты хоть пальцем еще раз тронешь Виталика, будешь иметь дело со мной! – закончил он звонким пионерским голосом.