Нуменал Анцельсы (СИ)

Тем временем влияние анормальных эффектов продолжало усиливаться. Кажется, слайдер был уже на грани смещения в раздел внепричинных связей, условного времени и условных величин. Структурные искажения достигли такой степени, что окончательно утратили смысл каноны геометрического языка. Поступающая информация уже не поддавалась актуализации, хотя миарт все еще пытался совместить несовместимое, согласовать несогласуемое, обязать к исполнению необязуемое, привлечь для анализа непривлекаемое и наконец отторгнуть то, что до этого было неотторгаемым. Воистину, более впечатляющую чем сотворенную этим метатропным Гадесом ^[141] несимметрию, невозможно было представить. Все то, что можно было назвать “окружающим миром”, превратилось в полный неузнавариум. Кругом пустота. И в этой пустоте — только неистовствующее мессиво микропорций вещества, энергии, гравитации, обрывки полигенных, в том числе и темпоральных полей, где уже не разделяются такие понятия как “меньше”, “больше”, “раньше”, “позже”. И как теперь все это понимать? Как агонию распада некогда сформировавшегося суперпланкеона? А может наоборот, это и есть кровь вселенной, циркулирующая в артериях трансцендентности?.. Развертка наследственной программы, уложенной в умонепостижимые гены?.. После такого, если уцелеешь, невольно станешь пассеистом…

Но тогда он об этом не думал. Потрясенный чудовищным ударом фатума, он вообще ни о чем не думал.

Миарту каким-то чудом удалось замедлить падение в тиражированную индетерминальным квазиценозом бездну.

— Исчезла “ноль-компонента” в разделе “поле-вещество”, - прокомментировал он далее обстановку. — По-прежнему не могу определиться с курсом и координатами. Геометрия проявляет признаки квантовости; время — дискретности. Мы находимся в режиме волнового движения, а значит, одновременно движемся во все стороны.

«Полный абзац, — равнодушно подумал Шлейсер. — Теперь точно не выбраться. Да и надо ли…» Перед мысленным взором на миг обозначилось лицо Сеты. Но какое-то застывшее, неживое. В обожженной душе ничто не ворохнулось…

И тут под обшивкой приборной панели зародился свист: тихий, мелодичный, чем-то напоминающий звук флейты. Постепенно он усилился, да так, что заложило пылающие как от хорошей трепки уши. Одновременно возросло влияние метаструктурного переуклада. Теперь перекрученного и чуть ли не вывернутого наизнанку командора стало еще и трясти как в лихоманке. Он попытался перевести КЗУМ в режим скафандра, и таким образом отгородиться в последние минуты жизни от обратившейся в ад реальности, но из этой затеи ничего не вышло. Швы не герметизировались, а шлем, в который едва просовывалась деформированная и распухшая голова, не состыковывался с комбинезоном.

В кабине наметилось какое-то движение. Скосив глаза, он заметил в кресле второго пилота смутный силуэт. Разрывая набухшие связки, повернул голову, и…

За дублирующим клавиром, обратившись к нему и воплотив в себе весь кунстнабор что ни на есть кошмарнейших глюков, неподвижно (в отличие от него, трясущегося в конвульсиях) восседал страховитый истукан, не имеющий ничего общего даже с обезьяной. Вытаращенные остекленевшие глаза, вывернутые ноздри, настороженные уши-лопухи, ощеренная пасть… Такой отталкивающей наружности, такого изощренного уродства встречать ему еще не приходилось.

Какое-то время Шлейсер как завороженный пялил глаза на неведомо откуда взявшегося гостя. Потом в зашкаленном сознании шевельнулась смутная догадка. Потом еще раз…и еще…

И тут его осенило. Да это же он сам! Как есть. Во всей красе. Такая же одежда. Скорченное тело. А взгляд!..

С величайшим трудом он вернулся в исходное положение и хотел было обратиться к миарту за пояснениями, но не узнал своего голоса.

Из наполовину разинутого рта-пасти вырвалось несколько бессвязных звуков, среди которых угадывались только гласные:

— Ы-а-у-э-а-ы…

Тогда, едва ворочая онемевшим языком, он нащупал стык двух нижних моляр и, нажав на выступ десны, включил вживленный в мозг биочип телепатической связи.

Еще раз поймал в рефлекторе свое отражение. Экзот! Всем экзотам экзот! Да еще и клонирован… Волна ужаса окатила его. Воображение нарисовало образы тех, кто уже прошел этой дорогой. Себя он увидел в первом ряду. После этого, не отвечая на готовность миарта к продолжению связи, окончательно впал в прострацию.

Сколько так продолжалось, он не помнил. С осознанием непоправимости случившегося, чувства окончательно атрофировались, и даже притупилась боль в истерзанном скалярно-векторным раздраем теле.

Но он был жив. Психика его не была разрушенной, а хромосомный аппарат продолжал держать нагрузку.

Первое о чем подумалось, как только вернулась способность соображать, было следующее: «Что это за омерзительный тип? — он не сразу вспомнил, что это он сам. — И потом, как он сюда попал?..»