В опустошенную голову ничего путного не приходило. Отражение хрональной ретроспективы?.. Следствие разделения временных течений?.. Но если так, то почему в отличие от оригинала болван не движется, не копирует его движения?.. А может это следствие действий перестроившегося в n-мерный формат миарта? Тем более, что приборы показывают откровенную белиберду.
Собрав силы, он развернул кресло в сторону сохраняющего монументальную неподвижность монстродомуса и, стараясь избегать гипнотического взгляда, потянулся к нему.
Малейшее движение давалось с величайшим трудом. Казалось, при каждом вздохе грудь набивается абразивной крошкой, бронхи протыкаются ребрами, а сам он вроде как находится внутри разлива полужидкого стекла.
Пальцы коснулись комбинезона копии и, не встретив сопротивления, вошли вглубь тела.
«Черт! Да это же голограмма! — нашел в себе силы удивиться он. — Миарт!.. Его работа. Похоже, в этой вывертомерности и он свихнулся».
Только тогда Шлейсер обратил внимание, что свист, который продолжал давить в уши, исходит от двойника. Он поводил рукой внутри бесплотной копии и, убедившись, что она не имеет телесной оболочки, облегченно вздохнул.
В этот миг тембровая окраска свиста изменилась, частота звука понизилась, а сама копия сперва сократилась в размерах, побледнела, утратила четкость очертаний, а затем и вовсе девизуализировалась. Вместе с ней пропал и звук.
Исчезновение “симпатяги-близнеца” поразило Шлейсера не так, как его появление. И он готов был признать, что его уже ничто не может удивить.
Но то, что последовало дальше…
— Чи-у-ла-и-ли-и… чи-у-ла-и-ли-и… — пропел на высоких тонах невидимый
— Ы-у-а-у-э-а-и… — ответил Шлейсер, не понимая, куда следует обращаться и что надо говорить.
И тут как ударило.
«Зачем пришли? Здесь вас не ждут», — отчетливо и ясно прозвучало у него в голове.
«Ну, все, — пронеслось в замутненном сознании. — Галлюцинативный бред. Наверное, так уходят из жизни те, кому довелось стать экзотом».
Он сжался и приготовился к концу. Но хуже почему-то не становилось, хотя трясло и корчило не меньше.
Потом что-то произошло. Сперва он даже не понял что именно. Потом сообразил: просветлело в голове. Откуда-то взялись силы связно формулировать мысли и различать в информативе алогических связей признаки различий.
«Вы обрекли себя на смерть, тем самым нарушили главное условие организации живых систем», — снова пронеслось у него в голове, да так отчетливо, будто тот, кто это произнес, находился у него внутри.
— Ы-а-у-а-э-ы… — Шлейсер попытался продолжить свой доисторический речитатив, но
«Отвечай через сателлита».
Действуя скорей по инерции, он послал миарту телепатический сигнал — первое, что пришло на ум: «Снарт и те, кто с ним… Они погибли?..»
Ответ последовал незамедлительно: «Переход трехмерных структур в состояние “статус-ноль” сопровождается распадом связей, поэтому в принципе необратим».
Сообщение было ужасным. Вместе с тем вернувшиеся в обычный формат посылы исинта, придали ему сил. «Если завязался этот сверхстранный разговор, значит не все потеряно», — трепыхнулась в уголке вздыбленного сознания еще не до конца сформировавшаяся мысль.
«Кто вы?» — догадался он сформулировать главное и пожалуй единственно правомерное в той ситуации послание.
«Постановка вопроса исключает возможность ответа».
«И все-таки?» — Несмотря на пароксизм отупения, он все еще пытался шевелить мозгами.
«Естество, открепленное от материи», — в
Шлейсер верил и не верил. Такой спектакль в его жизни еще не разыгрывался. Но телеквантор извещал о записи диалога. А если так, то события действительно происходят в режиме реальности.
«Неужто и впрямь
Он вспомнил о пропавшем двойнике и отправил следующий посыл: «Это вы меня скопировали? Зачем?».
«Электромагнитный дубль был сформирован так, чтобы репрезентировать формат представляемого вами витаценоза. Твое неуместное вмешательство заставило его разрушить. Но это несущественно. С представителями вашего сапиенариума и до этого были контакты».
«Вы имеете в виду Снарта и Даниила Хартана?»
«Не только».
Шлейсер порылся в памяти, но ничего другого не припомнил.
«В каком виде вы существуете? И почему не показываетесь в своем истинном обличье?» — передал он далее, чтобы окончательно развеять сомнения.
«Любая форма реализации для нас, не более чем инфаза, — последовал ответ. — Мы можем проявляться абсолютно в любом качестве, наделяя предмет воплощения признаками чего угодно».
«Это как?» — не понял Шлейсер.