Нуреев: его жизнь

Его собственное исполнение бывших ролей Нижинского вызвало неоднозначные отзывы критиков, которые, как и Нуреев, никогда не видели Нижинского танцующим. Анна Киссельгоф из «Таймс» сочла его трактовку «Призрака» «неверной». И в этом она была не одинока. Многих разочаровали натужные прыжки Рудольфа, его сдержанность и неспособность передать неземные качества Призрака. Только Клайв Барнс усмотрел в этом «восхитительно продуманное исполнение». Тем не менее и ему не понравился нуреевский Петрушка, которому, по его мнению, недоставало «той душевной оголенности и незащищенности, которую хореограф, похоже, пытался передать марионеточными движениями отчаяния». Арлин Кроче из журнала «Нью-Йоркер» была еще более немилосердна, назвав Нуреева «поистине ужасным Петрушкой – покачивающимся, болтающимся, съежившимся, как маленький мальчик перед купанием, вертящим маленьким жалостным личиком. Нурееву нелегко изображать маленького ребенка, и его вымученная, плохая игра полна ненужного пафоса, как если бы его Петрушку играла мелодраматическая актриса».

«Фавн» единственный из трех балетов заслужил, в общем и целом, высокую оценку. Но отсутствие в нем классических па возбудило у некоторых рецензентов подозрения, будто Нуреев больше не может танцевать, как прежде. Эти домыслы, конечно, задевали его за живое. «Нуреев в главной роли… дает нам наглядное представление о том, каким задумывался этот исторический балет», – написала Кисельгоф. Барнс в «Пост» констатировал, что Нуреев «чудесным образом усвоил все угловатые позы, запечатлевшиеся в нашей памяти на основании десятка фотографий Нижинского…». А вот Кроче указала, что у Нуреева не получилось «наслаждаться движением… Лежа на скале или напрягая свое распростертое тело в воздухе, он не передает нам ощущения жара, полыхающего в нем».

Как бы там ни было, но четырехнедельный Дягилевский сезон оправдал возлагавшиеся на него надежды и спас «Джоффри Балле» от финансового краха. Он также установил рекорд кассовых сборов в театре Марка Хеллингера, побудив Нидерландера повторить программу летом в театре нью-йоркского Линкольн-центра. В июне Нуреев перетанцевал роли Нижинского в Лондоне с «Фестивал балле», собирая полные залы, но удостоившись весьма прохладных отзывов у критиков. Только Гослинги под псевдонимом Александр Блэнд выразили восхищение. (Стоит, правда, отметить, что Нуреев тогда остановился у них на квартире и обычно по утрам беседовал с Найджелом, пока Луиджи разминал его мышцы.) Блэнд в то время завершал свою четвертую монографию о Нурееве – «Нуреев и Фонтейн»[279]. И его рецензия на нуреевский «Призрак» пышет тем самым «жаром», которого не хватило Кроче в «Фавне».

«Неосязаемая связь между Нуреевым и его великим предшественником… проявляется здесь поразительно… Из всех ролей Нуреева это – самая трудная для понимания, и я годами полагал, что этот маленький балет мертв… Но внезапно он ожил… Как было достигнуто это чудо?.. Нуреев уловил, что сущность этой роли кроется не столько в грациозной воздушной легкости, сколько в том качестве, которым явно в изобилии обладал Нижинский и которое винные эксперты называют “экстрактивностью”… Таинственный ночной цветок, который он вызывает в воображении, – это не блеклая поэтическая фантазия, а одна из тех темно-красных роз, “капель крови из горящего июньского сердца”, которые пробуждают страсть, а не сентиментальное настроение. И внезапно становится понятно, почему те, кто видел Нижинского в этом поверхностном и довольно тривиальном балете, запомнили его навсегда…»