Нуреев: его жизнь

Увы, их приезда Рудольф не дождался. Когда американские артисты прилетели в Москву, автобус уже вез его, Кургапкину и цирковую труппу на Берлинский фестиваль, второсортный конкурс стран советского блока. После Берлина им предстояло побывать в нескольких городах Восточной Германии. Рудольф протестовал, уподобляя поездку ссылке. И Сергеев пытался урезонить его: разве он не знал, что Уланова заболела? А кому, как не ему, ее заменять? «Это не ссылка, Руди, а особая честь!»

Перед отъездом Рудольф попросил одного москвича – единственного своего знакомого, у которого имелась кинокамера, – снять спектакли с участием Бруна. Нуреев теперь носил свободную прическу с челкой, совершенно необычную для того времени. Таким он запечатлен на рекламных фотографиях для гастролей. На одном из снимков крупным планом, презентованном Тамаре, Рудольф написал: «Надеюсь, что гастроли Американского театра балета в мое отсутствие развлекут тебя, а возможно, и оставят большее впечатление».

Во время тура по Восточной Германии Нуреев пережил все, чего опасался. Погода была холодной, сцены старыми, а публика равнодушной. Ему и Кургапкиной пообещали, что выступать они будут каждый вечер. Но очень скоро они поняли, что были только частью одного из многих «путешествующих цирков», как выразилась Нинель. Они танцевали в кафе и в захудалых театрах; однажды им пришлось прождать на холоде восемь часов, пока чинили их сломавшийся автобус. Позднее Рудольф признался друзьям, что впервые задумался о побеге именно в той поездке по Германии. Зато суточные ему выплачивали в восточногерманских марках, и на них Рудольф приобрел свой первый музыкальный инструмент – пианино «Розевуд», которое отправил в Ленинград морем. Кроме того, он купил еще одежду и детскую коляску для ребенка, которого ожидала его сестра Лилла.

В Восточном Берлине Рудольф открыл для себя и другие удовольствия. «Я там в школе познакомился с одним очень милым мальчиком, и очень красивым, – вспоминал он через много лет, приехав на уик-энд в Западный Берлин к хореографу Руди ван Данцигу. – Он водил меня по городу, показал много интересных вещей. Я был очень благодарен ему и очень впечатлен. Для меня Германия, даже ее восточная часть, уже была более или менее Западом. В конце концов, мы поцеловались, но я не помню, кто проявил инициативу. – Рудольф помолчал, а потом уточнил: – Кстати, вы хорошо знаете этого мальчика из Восточной Германии. Он теперь педагог в вашей труппе». А с подачи Кургапкиной, похвалившейся паре коллег по возвращении в Кировский о том, какой Нуреев «настоящий мужчина», по театру поползли слухи об их любовной связи в поездке[101].

Между тем Рудольф, вернувшись с гастролей, обнаружил, что об Эрике Бруне говорит весь Ленинград. Мало того, что ему не удалось увидеть Бруна на сцене, так еще в отсутствие Рудольфа американец отбил у него поклонников! Даже самая преданная из них – Тамара – и то не могла удержаться от разговоров о Бруне. Он делал потрясающий большой пируэт в воздухе[102], восторженно рассказывала она Рудольфу, – с таким вращательным размахом и с такой концовкой, каких она никогда прежде не видела. (На один музыкальный такт Брун совершал три стремительных вращения, а не одно, как делал Нуреев.) «Пожалуй, тебе не стоит ходить в театр до следующего приезда Бруна», – отреагировал Рудольф.

Но внимание на слова Тамары он обратил. На протяжении последующих нескольких недель, на репетициях «Корсара» и «Раймонды», в которой он танцевал одного из четырех рыцарей в оживленном мужском па де катр, Рудольф часами отрабатывал большой пируэт, пытаясь повторить вращение американца. «Никто больше в Кировском не был так поглощен Бруном», – вспоминала одна ленинградская балетоманка. Восхищенный отзыв Тамары уязвил его самолюбие, и он все время возвращался к нему, стараясь разгадать секрет успеха Бруна. Через некоторое время Рудольфу удалось посмотреть любительский клип с артистом, танцующим в «Теме с вариациями» (его отснял кто-то из ленинградцев, правда, без музыки)[103]. Рудольф увидел танцовщика, каким он сам мечтал стать. «Для меня это стало потрясением, – признался он через несколько лет. – Он единственный танцовщик, которому удалось меня поразить. Когда я приехал в Москву, где он выступал, один из молодых танцовщиков сказал, что он слишком холодный. Холодный, да – настолько холодный, что обжигает».