Нушич

Пес был непонятной, но явно неблагородной породы. Звали его Риста. Еще в те дни, когда Нушич занимался в Скопле своим театром, пес подошел к нему на улице, и Ага, ласковый с любыми животными, бросил ему завалявшуюся в кармане конфетку. Риста увязался за щедрым прохожим, и с тех пор провожал его от дома до театра, часами ждал его у подъезда, пока продолжались репетиции. А когда театр сгорел, пес регулярно бегал к пепелищу и тоскливо скулил.

Осенью 1915 года сербские власти и войска оставили Скопле, в городе начались беспорядки и грабежи. В те дни Риста исправно нес сторожевую службу, ночью он басовито лаял во дворе, а днем ходил за Нушичем по пятам.

Ага был захвачен новой, необычной для него деятельностью. Чужие страдания немного заглушили собственную боль.

Нушич решил навести в городе порядок. Он разыскал брошенный военный склад, роздал оружие и боеприпасы и организовал «гражданскую гвардию», разместив штаб ее в редакции газеты «Сербский юг». Командирами отрядов он назначил журналиста Тошу Параноса и своего зятя Миму Предича.

Гвардейцы патрулировали город, направляли раненых, стариков, женщин с детьми на вокзал. Нушич старался приободрить их. Теперь все стали его детьми.

Ночь с 4 на 5 октября была самой тяжелой. Стало ясно, что в городе больше оставаться нельзя. На станции стояли два эшелона. Один уходил на юг, в Салоники, другой — на северо-запад, в Приштину. На юге беженцев ждали мирные города, относительно сытая жизнь и возможность уехать дальше. Приштина же была тупиком, откуда путь к морю лежал через заснеженные горы, в которых многих беженцев ждала смерть от голода и стужи.

Нушич никак не мог поверить в поражение Сербии и считал, что уезжать далеко не следует. Он надеялся на чудо и оставался в стране. Гиту с Даринкой и старым отцом он отправил в Приштину. После гибели внука девяностопятилетний Джордже очень ослаб, дни и ночи плакал и стонал.

Сам Ага в сопровождении зятя и неотступного Ристы выехал последним поездом, когда грохот пушек и треск пулеметов уже был слышен в Скопле. Из ящиков письменного стола он выгреб свои рукописи и отобрал наиболее, с его точки зрения, ценные. Среди них была так и не увидевшая сцены «Подозрительная личность». Связка получилась килограммов в пятнадцать.

В Приштине Нушич провел месяц. Целыми днями он не уходил с улицы, наблюдая отступление Моравской дивизии, разговаривая с солдатами и офицерами, подбирая оптимистические вести, чтобы сообщить их родным.

— Бои ведутся под Приштиной, но наши упорно держат Качаничкое ущелье и ждут, когда придут на помощь союзники, — говорил он до последнего дня.

На том, чтобы идти дальше, настояла семья. Все знали — если враги схватят Нушича, в живых ему не быть. (В 1909 году, когда он собирался в Новый Сад, австрийский полицейский комиссар, хорват по национальности, предупредил его на границе, в Земуне, чтобы он немедленно возвращался, так как после демонстраций в Белграде в 1908 году австрийской полиции было дано указание схватить Нушича.)

В середине ноября Нушичи вместе с войсками выехали из Приштины. В обозе им дали повозку, запряженную волами. Старому Джордже, который не выдержал бы тяжелого пути, оставили еды и денег.

Ага еще раз перебрал рукописи, разложив их на полу в доме арнаута, у которого жила семья.

Тяжело было расставаться с отцом, нелегко было расставаться и с рукописями. Нушич взял с собой столько бумаг, сколько их поместилось в кожаную сумку, прицепленную к поясу. «Подозрительную личность» он долго держал в руках, листал, читал и наконец бросил на пол в кучу рукописей.

— Прощай, бедолага!

Возница «экипажа», который дали Нушичу, был местный, приштинский. Он отпросился на минуту домой и больше не вернулся.

На другой день ударил мороз, началась метель. Нушич шел по снегу впереди волов, ведя их за железную цепь, перекинутую через плечо, обходя время от время трупы, валявшиеся на дороге.

Путь был знакомый. В свое время приштинский консул проделал его в сопровождении своих телохранителей.

Вскоре немного потеплело, и дорогу развезло. Приходилось пересекать вброд десятки речек, ночевать под открытым небом, разыскивать корм для волов. Так они добрались до Призрена, последнего города Сербии.

Здесь Нушич оставил в одном из сербских домов последние рукописи, и они были утеряны навеки.

Несмотря на горе, на лишения этого крестного пути, в Нушиче ни на секунду не умирает писатель. Он ко всему приглядывается, всем интересуется, делает заметки на память… Тяжелые государственные катастрофы нередко смещают понятия о моральности поступков. Лишения порой будят дикие инстинкты. За одно слово, показавшееся оскорбительным, солдат или офицер может разрядить оружие в товарища. Никто больше ни во что не ценит ни чужой жизни, ни даже своей.

Вот призренская зарисовка: