Нутро любого человека

Я провожу полчаса, прогуливаясь взад-вперед по Пятой авеню, покуривая. И прохожу мимо дверей посольства, как раз когда из них появляются Герцог с Герцогиней. Тут же болтается стайка фотографов и несколько людей, аплодирующих, пока эта чета усаживается в машину. Некоторые из женщин даже приседают в реверансе.

Не в силах противиться искушению я кричу: «КТО УБИЛ СЭРА ГАРРИ ОУКСА?». Выражение ужаса, паники и потрясения, появляющееся на их лицах, служит мне полноценным  возмещением всего, что они со мной сделали, на все времена. Пусть теперь сделают что-нибудь похуже. Они торопливо забираются в лимузин и уезжают. А я едва не ввязываюсь в драку с дородным роялистом, который обзывает меня мерзавцем и позором Америки. Прочие зеваки от души соглашаются с ним. Мои слова о том, что я англичанин, до крайности их озадачивают. «Изменник», – без особой уверенности объявляет один из них, когда все начинают разбредаться. «Этот человек вступил в сговор, имевший целью помешать осуществлению правосудия», – произношу я в их равнодушные спины.

Энн Гинзберг мои объяснения случившегося чрезвычайно позабавили. Какую занятную, старосветскую жизнь вы ведете, Логан, говорит она.

  Четверг, 11 июля

Ла Фачина. Прекрасный итальянский день. Нас здесь только трое – впрочем, Чезаре мы в этом году видим не часто. Он очень стар и очень тверд в привычках, весь день пишет у себя в комнате мемуары, присоединяясь к нам только за выпивкой и за обедом. Дом – просторный, полный воздуха, уюта, с толково устроенными соляриями на крыше – стоит посреди собственных оливковых и цитрусовых рощ на краю неглубокой долины, фасадом на запад, спиной к Сиене. У меня комната в отдельном маленьком флигеле для гостей; чтобы позавтракать, я перехожу двор – и всегда оказываюсь первым. Глория спускается, лишь услышав, как Энцо, слуга и помощник Чезаре, обслуживает меня. На ней джинсы, волосы собраны сзади и перевязаны шарфиком, мужская рубашка, узлом завязанная на животе. Она пополнела, однако лишние фунты носит с обычной ее беззаботной повадкой. «Я уже несколько часов, как встала, милый», – говорит она, и я притворяюсь, будто ей верю. Она курит сигарету и наблюдает, как я ем, – всегда яйца-пашот на тостах, ближе этого Энцо к английскому завтраку не подбирается.

Сегодня отправились ко времени ленча в Сиену, сидели в кафе на Кампо, попивая «Фраскати». Довольно забавно: туристы совсем не мозолят мне глаза – площадь достаточно огромна, чтобы они не разрушали ее красоту. Я побродил немного, зашел, пока Глория забирала из ремонта граммофон, в кафедральный собор. Потом мы съели по тарелке спагетти с салатом и возвратились в Ла Фачина. Глория повела собак – их у нее четыре – на прогулку, а я лежал в гамаке, читая. Tr`es d'etendu[192].

Она все еще очень привлекательна, Глория, по крайней мере, на мой стариковский взгляд. Вчера вечером, когда она в хлопковом свитерке спустилась вниз, я понял, по тому, как подрагивали и покачивались ее груди, что лифчика на ней нет. После обеда, когда Чезаре отправился спать, а она стояла, перебирая пластинки, у граммофона, я подошел к ней сзади, обнял за талию и уткнулся носом ей в шею. «Ммм, чудно», – произнесла она. Я передвинул руки к ее груди. «Ни-ни-ни, – сказала она. – Нехороший Логан». «Ни даже укольчика de nostalgie[193]?» – спросил я. Она положила пластинки и звонко чмокнула меня в губы. «Ни даже этого».

Горе в том, что когда мы с ней одни у бассейна, она, загорая, снимает лифчик. Для меня, пожирающего ее поверх книги глазами, это сладкая пытка. Может быть, потому я и полюбил этот дом, – все в нем пряно отдает Глорией, историей наших с ней сексуальных отношений. Думаю, ей приятно сознавать, что я сижу рядом, изнывая от неисполнимого желания. У нее имеются последние новости о Питере. Кубинский ракетный кризис вознес «Уже слишком поздно» на вершину списков бестселлеров всего мира. «Питеру нравится, когда критики приписывают ему дар предвидения, – говорит Глория. –  Он уже дважды побывал во Вьетнаме».

Сегодня вечером Чезаре присоединился к нам за обедом – превосходный блейзер, белые хлопковые брюки. Передвигается он очень медленно, скованно, опираясь на трость. Глория поддразнивает мужа, к большому его удовольствию: «А вот и он, глупенький старый граф».

Пишу это на террасе моего гостевого домика. О лампочки, вставленные в грубые каменные стены, бьются ночные бабочки, геконы вдосталь лакомятся ими. Свиристят сверчки, за желтой закраиной света квакают жабы. Я принес с собой большой, наполненный виски и кубиками льда стакан. Здесь мне всегда хорошо спится – я даже таблеток не принимаю.

  Суббота, 12 октября