Нутро любого человека

Съездил, прихватив клюшки, в Порт-Медоу, запустил несколько десятков старых мячей для гольфа в направлении Осни. Заливные луга замерзли все до одного, я слышал, как трещит при падении мячика лед. Свинг у меня все еще имеет свойство затягиваться, зато мои дальние удары невероятно надежны. Я был один — несколько дрожащих пони не в счет, — и поначалу, ореховый треск ударов, далекие шлепки и дребезг льда при падении мячика замечательно бодрили меня. Однако гольф всегда напоминает мне об отце, и вскоре я обнаружил, что думаю о последних месяцах его жизни, о том, как Ящер высек меня в день его смерти, и на меня начала наваливаться все большая и большая подавленность. И то, что было задумано, как послеполуденная забава, вылилось в самое мрачное состояние духа. Теперь вот сижу, пью виски и размышляю, не заглянуть ли мне к Дику, благо до Уодема всего несколько сот ярдов. Дику всегда удается развеселить меня, однако наше катастрофическое лето привело к определенной холодности между нами, и большую часть времени он проводит теперь с собравшейся в Нью-Колледже компанией воспитанников Харроу.

Суббота, 30 января

Мистер Скабиус приезжал в Оксфорд — поговорить с главой Бейллиола и с деканом. Питер вне себя, поскольку Тесс опять заболела, на сей раз инфлюэнцей, а он не смеет и близко подойти к ее дому. Он попросил меня съездить в деревню, объяснить Тесс, что происходит, и сказать, что он не знает, когда сможет снова увидеться с ней. Питер прав: после визита отца власти колледжа приглядывают за ним с особым тщанием. Я пообещал, что куплю завтра чего-нибудь вкусненького и велосипедом съезжу к Тесс.

Воскресенье, 31 января

Писать об этом нелегко, но придется. Руки дрожат.

Поездка в Айслип была трудной, — холод, порывистый ветер, а примерно за милю до деревни полил дождь. Тесс выглядела не такой уж и больной, хоть и сказала, что у нее начинается простуда; в домике было уютно и достаточно тепло, — огонь в камине, опущенные шторы. Она засуетилась: взяла мой влажный плащ и расстелила его по креслу, заварила свежего чаю, поставила передо мной жестянку с крекерами. Мы с ней впервые оказались наедине — странное чувство — было приятно, что она так хлопочет, мне словно бы мельком показали, что значит иметь жену — кого-то, к кому ты приходишь домой, кто снимает с тебя плащ и расправляет его на кресле у огня, кто приносит тебе чай. Эти фантазии становились все более волнующими, — я имею в виду, сексуально волнующими, — мы с Тесс поговорили со всей откровенностью о Питере, о его отце и подозрениях отца. Тесс сказала, что очень благодарна мне за прямоту и помощь, — она знает о моей финансовой поддержке их союза. Сказала, что я именно таков, каким и должен быть „настоящий друг“.

Она была необычайно говорлива, радовалась компании, возможности излить душу. И совсем оставила тон вежливой сдержанности, который обычно окрашивал ее разговоры со мной. В какой-то миг Тесс наклонилась, чтобы подлить мне чаю, концы ее шали разошлись и я обнаружил, что пожираю глазами ее тело, плавность его изгибов — Господи, ну почему я пишу, точно автор любовных романов? Дневник требует окончательной прямоты, полной искренности. Я украдкой поглядывал на груди и зад Тесс и пытался представить ее голой. Она „порядочная“ девушка, Тесс, сдержанная, учтивая. Но она ведь не знает, что я видел ее с Питером совсем другой, видел, как она расстегнула его брюки, как держала в руке член. Существует иная Тесс, интересующая меня гораздо больше.

Потом она спросила, когда снова приедет Питер, и я сказал, что не знаю, возможно, через пару недель, а может, и позже — через месяц? — просто нужно подождать, пока улягутся все подозрения. Это ее огорошило, она отвернулась к огню и тихо заплакала, повторяя: „Месяц? Целый месяц?“. Мне стало по-настоящему жалко ее. Тесс одинока, ни друзей, ни родных, и в конце концов, это ведь она покинула дом, пошла на лишения, это ей приходится проводить каждый день в напряжении, притворяясь „мисс Скабиус“, у которой учится в Оксфорде „брат“.

Я опустился рядом с ней на колени, обнял рукой за плечи — и тихий плач Тесс тут же обратился в громкие рыдания, и она обхватила меня, зарывшись лицом мне в плечо, у самой шеи.

Жаль, но приходится сообщить, что соприкосновение с ее телом страшно возбудило меня. Эта теплая, хорошенькая, рыдающая девушка в моих объятиях — я ничего не мог с собой поделать. Я прижал ее к себе, тронул губами шею, и не успел даже что-либо подумать или сделать, как мы уже целовались с несдержанностью почти животной.

Размышляя над этим сейчас (только что подлил себе виски), я чувствую уверенность в том, что мое поведение с Тесс было выражением всех испытанных мной с Лэнд разочарований — думаю, и Тесс выплеснула все свои разочарования по части Питера. Мы оказались рядом друг с дружкой, наедине, у нас была общая тайна… Нам требовалось какое-то физическое выражение нашей подавленности. Потребность и возможность — ингредиенты всех измен.