Нутро любого человека

Поехал велосипедом в Айслип. Вез подарки от Питера — сотню сигарет, бутылку джина, пять банок тушенки, баночку сливового джема и бумажку в пять фунтов. Тесс попросила наколоть дров для камина, и я провел час в саду за домиком, рубя подаренные ей соседом зеленоватые дубовые поленья. Другой сосед выставил из-за садовой ограды голову и поинтересовался — не я ли и есть мистер Скабиус.

— Я друг мистера Скабиуса. Мистеру Скабиусу нездоровится.

— Печально слышать, — сказал он и, понизив голос, добавил: — Мисс Скабиус очаровательная юная леди. На нашей улочке ее все очень любят. Ужасное потрясение вот так потерять родителей — да еще и в молодые годы.

Я согласился, озадаченный, и вернулся к дровам.

Когда спина и плечи у меня заныли, а на ладонях начали набухать мозоли, я решил остановиться.

Моя руки в маленькой кухоньке, я крикнул, не оборачиваясь:

— Тесс, на твоем месте я занес бы дрова в дом, их надо просушить, а то гореть будут плохо.

И тут же в моих ушах зазвучал голос Тесс, совсем близкий:

— Не надо кричать, Логан, я стою у тебя за спиной.

И я почувствовал, как тяжесть ее мягкого тела привалилась ко мне, как меня обвили ее руки. Я завернул кран — это шум текущей воды заглушил шаги Тесс. Губы ее коснулись моей шеи.

— Пойдем в постель, Логан, — прошептала она.

Первый раз был ужасен. Голые, мы скользнули в постель, обнялись, и я почти сразу же опрыскал все простыни. Она поднялась, принесла джин Питера, мы выпили по стаканчику и выкурили по сигаретке. Я мог лишь дивиться на ее наготу. Мне кажется мгновения, когда ты первый раз обнажаешься вместе с женщиной, должны сохраняться в памяти дольше, чем воспоминания о самом акте любви. Зрелое, теплое, мягкое тело Тесс, прижимавшееся к моему, — ее груди, бедра, живот, — это чувственный отпечаток, который останется во мне после нашего свидания. Во второй раз получилось лучше: все произошло быстро (я, кажется, успел пробыть в ней всего несколько секунд и не смог удержаться), но произошло; это было настоящее. „Мне бывает так одиноко“, — вот и все, что она сказала в объяснение. Я никаких вопросов не задавал: я отключил все рациональное, аналитическое, морализирующее, что есть у меня в голове. Мы перекатывались под одеялами и покрывалами, целуясь и приникая друг к дружке, я изучал тактильные возможности ее тела. Потом Тесс без особых церемоний выставила меня из постели: „Мы не можем провести здесь весь день“, — сказала она. Мы разогрели банку тушенки, Тесс толстыми ломтями нарезала хлеб, намазала его маслом, мы пили чистый джин. Самое упоительное воскресенье в моей жизни. Назад, в Оксфорд я возвращался пьяным — во всех смыслах этого слова, но, помню, думал: умная девушка — рубка дров, воскресный ленч и раннее послеполуденное прощание — ни у кого из соседей не возникнет вопросов насчет незапятнанности ее репутации.

Сижу теперь в моей комнате, прислушиваюсь к топоту ног на лестнице, и мне кажется, что все колокола Оксфорда отзванивают за упокой этого зимнего вечера. И говорю себе: Логан Маунтстюарт, ты больше не девственник. Я ощущаю боль в мошонке — в „яйцах“, как называет ее Дик Ходж, — и стараюсь не обращать внимания на въедливый, неприятный голос, твердящий мне: это девушка, которую любит самый старый твой друг, девушка, на которой он хочет жениться… А я отвечаю: больше такого не случится, это было одно из тех безумных мгновений, которые выпадают, когда двое остаются наедине, мы оба вернемся к нашим прежним „я“, не изменясь. Может быть, если повторять это достаточно часто, мне, в конце концов удастся поверить, что так оно и будет. 7 февраля 1926-го. Дата, которая выжжена, вырезана, оттиснута на истории моей жизни.

Воскресенье, 14 февраля

В Айслипе. Два раза. О Питере ни слова. Если мы и разговариваем, то о вещах незначащих: о женщине, которая управляет почтовой конторой, о людях из питомника.

На этой неделе Ле-Мейн отозвался о моем эссе, как о „возвращении к форме“.

Воскресенье, 21 марта

С „воскресеньями Тесс“ покончено: мои секс-воскресенья отправлены на хранение в память. Сегодня к ней поехал Питер. Он считает, что прождал уже достаточно долго. Я провел с Тесс пять воскресений… Господи, мне почти плакать хочется. Но я ведь знал, что этому придет конец: я не люблю Тесс, и она меня не любит. И все-таки странно, я негодую на то, что Питер там, занимает мое место. Будет ли он есть тушенку и пить джин? Это стало у нас ритуалом: сначала соития, потом джин, потом завтрак. Я всегда уходил между двумя и тремя часами дня. Боже мой, Тесс — с твоим бесстрастным квадратным лицом, с твоими густыми каштановыми волосами, с твоими мозолистыми ладонями садовницы, с обгрызенными ногтями, с тем, как неловко держала ты сигарету. Ты любила мастурбировать меня, почти как если бы то был увлекательный новый опыт с моим концом, и всегда легонько взвизгивала от удовольствия, когда из него била сперма — „Вот оно, — говорила ты, — я знаю, она идет, теперь уж в любую секунду!“. Что я буду делать без тебя?

Среда, 14 апреля