Нужно поощрять искусство

   Прошло целых два года, а Мак-Магон все еще жила у Куваевых "пока". Несколько раз в год она собиралась уезжать, складывала свои вещи и оставалась, потому что с ней делался какой-нибудь необыкновенный припадок -- головокружение, тошнота, невралгия, мигрень и т. д. Эти сборы совпадали с теми моментами весной и осенью, когда гг. артисты тянули со всех сторон в излюбленные сборные пункты, и Мак-Магон страдала серьезно: ее так и подмывало бросить все и улететь, если бы не ея таинственныя болезни. Варенька в эти моменты ухаживала за матерью с особенной нежностью, и материнское сердце уступало.   -- Остаюсь для тебя только...-- говорила Дарья Семеновна каждый раз дочери и глубоко верила собственным словам.   На третий год осенью она, действительно, заболела и пролежала в постели недели три. Она слишком долго зажилась на одном месте, и ее тянуло к подвигам сезонных кочевок. Когда Мак-Магон уже начала поправляться, но еще не выходила из своей комнаты, раз утром Варенька ворвалась к ней с криком:   -- Мама, он здесь... он!..   -- Кто он?.. Ах, как ты испугала...   -- Да Хомутов... Платон Ильич Хомутов!..   -- Где же он?.. С труппой?..   -- Нет, пока один и сейчас сидит в столовой... Мама, какой он несчастный: обтрепался, похудел. Мне его до слез жаль...   В порыве радости Варенька бросилась душить мать поцелуями и все повторяла:   -- Я приведу его к тебе, мама... Он такой измученный, мама!   -- Нет, лучше я сама выйду в столовую... Помоги мае одеться.   -- Ах, мама, как я рада!.. Горничная отворяет дверь, я выхожу в приемную и не узнаю его... Точно другой человек и смотрит так... особенно смотрит, точно боится.   В столовой, действительно, сидел сам Хомутов в обтрепанных брюках и выцветшей визитке с чужого плеча. Рукава были коротки и не прикрывали засаленных манжет. Давно нечищенные сапоги, небритое лицо, обросшее серой щетиной, обрюзгшия щеки и вообще весь угнетенный вид говорил о плохих временах. Он сидел в кресле, опустив голову, и раздумывал невеселыя думы. Приближавшиеся шаги заставили его подняться и галантно раскланяться с Дарьей Семеновной, у которой он поцеловал ручку.   -- Не ожидали?-- грустно проговорил он.   -- Вы одни, Платон Ильич?   -- Да, один...   Мак-Магон пытливо оглядела стараго театральнаго волка, прищурилась и поверила: печальная истина была слишком очевидна. Явился кофе, коньяк, водка, любимый Хомутовым балык и сигары. После трех, выпитых с короткими промежутками, рюмок он заметно оживился, и на желтых щеках проступил пьяный румянец.   -- Мне кажется, что я приехал домой,-- с чувством говорил он, позволяя дамам ухаживать за собой.-- Да... Женское сердце -- святыня, которой мы не умеем ценить.   -- Я помню, вы любили яичницу с ветчиной?..   -- Да, да... Женщина -- это...   -- И ликер?..   -- Да...   Тронутый этим родственным вниманием, Хомутов фамильярно взял Вареньку за подбородок, посмотрел в глаза и, потрепав по заалевшейся щеке, поцеловал в голову. У ней навернулись даже слезы от охватившаго ее чувства жалости к старику. Обласканный и накормленный Хомутов сделался прежним Хомутовым. Общий разговор полился рекой, и разбитной антрепренер отвечал на перекрестный огонь сыпавшихся на него вопросов с своим обычным остроумием и находчивостью. Варенька хохотала до слез и все заглядывала в рот Хомутову, в эту удивительную машинку, откуда сыпались остроты, каламбуры и такие забавные апекдоты. Перебрали в течение двух часов десятки знакомых имен и фамилий, разбросанных по всей России. Хомутов за эти года успел исколесить свое отечество по всем направлениям и везде с одинаковым неуспехом, постоянно превращаясь из антрепренера в простого актера, потом в кочующаго артиста, пока не кончил бродяжничеством. Оставалось показывать ученых собачек, завести кабинет восковых фигур или панораму, но он еще не дошел до этой последней степени унижения.   Когда вернулся Куваев, он застал в столовой самую оживленную беседу, и Варенька бросилась к нему на шею, счастливая своей ролью гостеприимной хозяйки. Хомутов тоже заключил доктора в свои обятия и, по русскому обычаю, облобызал троекратно.   -- Вот неожиданно-то...-- бормотал Куваев, стараясь не замечать Хомутовскаго костюма.-- Как это вы, Платон Ильич, попали опять в наши края?..   -- Я как вечный жид, доктор. И как видите: гоним судьбой и погибаю в непосильной борьбе с равнодушием публики. Но не все еще погибло, милый доктор, и я еще никогда не был так богат, как теперь... надеждами. Мы возьмем публику прямо за рога.   -- Оставайтесь с нами обедать?-- предлагал Куваев.   -- Я уже пригласила Платона Ильича...-- ответила Варенька.-- Я сегодня даже видела необыкновенный сон, точно знала, что случится что-то особенное.   Пока накрывали на стол, все перешли в кабинет, и Хомутов здесь еще раз разсказал о своих странствованиях, как явившийся в Итаку новый Одиссей. Куваев смотрел на его голову, покрытую сильной проседью, и в душе пожалел беднягу, забывая прошлыя антрепренерския прегрешения Хомутова.   -- Нет у нас публики -- вот вся беда,-- ораторствовал Хомутов, разваливаясь на кушетке.-- Да, нет... Антрепренеры лопаются, как мыльные пузыри, и чем дальше, тем хуже.   -- Неужели уж нет никакого спасения?..   -- Посмотрите на меня и осязайте мои раны... Да, все кончено. Искусство пало... Я говорю о сцене в тесном смысле слова, то-есть о комедиях, драмах и классических пьесах. Публика нейдет в театр и требует феерий и оперетку. И везде одно и то же: нужны костюмы, декорации, обстановка, а не искусство. Драматическия актрисы должны зарабатывать свои костюмы предосудительным путем, если не хотят показаться смешными... Я не говорю уж об остальной несчастной мелкоте, которая пропадает с голода. Нужно быть сумасшедшим, чтобы при таких условиях талантливый человек осудил себя на голодную смерть.   За обедом шли те же разговоры, и Хомутов запивал приятную беседу красным вином. Он давненько уже так не обедал и чувствовал себя прекрасно. Лицо раскраснелось, глаза подернулись влагой, явилась та неопределенно-ласковая улыбка, которую в былыя, более счастливыя времена каждая из окружающих Хомутова женщин перетолковывала в свою личную пользу. Мак-Магон наблюдала гостя недоверчивыми глазами и начинала морщиться. О, она знала слишком хорошо эту старую лисицу, сосавшую кровь из артистов... Теперь, конечно, он жалок, но не даром же он притащился в Бужоём, может-быть, к этому примешивались воспоминания более интимнаго характера, что случается с самыми почтенными женщинами, но мы не будем копаться в тайнах Мак-Магона. Теперь она больше всего была занята впечатлением, какое Хомутов произвел на Вареньку, не имевшую сил оторвать глаз от краснобая. А Куваев, как все мужья, не обращал на жену никакого внимания, что было очень глупо.   -- Для меня составляет неразрешимую загадку жизнь русских актеров,-- говорил Куваев, раскуривая сигару после обеда.-- Если уж так скверно им живется, то что же в таком случае заставляет их выбирать именно эту профессию, когда есть сотни других? Я особенно в этом случае удивляюсь женщинам...   Хомутов провел рукой по своим поредевшим волосам, улыбнулся и, не спуская глаз с Вареньки, ответил:   -- Ведь есть много в природе необяснимых вещей... Стоит раз попасть на известную дорогу, а там уже не скоро выбьешься. Наконец есть то, что я называю кровь... Тянет человека. Кажется, и тепло ему, и светло, и уютно, а на голод и холод рвется. Жизнь создает артистов по таким же темным и неизвестным законам, как ежегодно дает процент самоубийств, браков и писем, опущенных в почтовый ящик без адреса.-- И все-таки непонятно!   -- Да, потому что нужно влезть в нашу театральную кожу.   Этот разговор был прерван появлением Малайки, который явился прямо с улицы, голодный и усталый. Заметив незнакомаго гостя, он хотел-было ретироваться, но Хомутов уже поймал его и, усадив на колени, спрашивал:   -- Это ваш сын, Варвара Михайловна?   -- Вы забыли про того ребенка, который остался после Елены Михайловны,-- ответил доктор, делая глазами предупредительные знаки.   -- Ах, да... Как же, отлично помню!-- обрадовался Хомутов и даже ощупал Маляйку, как цыган лошадь.-- Так вот он какой... Будет прекрасный артист. Есть кровь...   Куваев сморщился и выпроводил Маляйку из комнаты под первым предлогом, попавшимся на язык. Варенька смущенно перебирала бахрому пеньковой скатерти, Мак-Магон отвернулась к окну и сделала вид, что прислушивается к вентилятору. Один Хомутов ничего не замечал и маленькими глотками прихлебывал из своей чашки густой черный кофе, который был приготовлен по его вкусу.   -- Мне еще нужно переговорить с вами, доктор,-- вспомнил он, ударяя по лбу.-- Pardon, mesdames, это мой секрет...   Он подхватил Куваева под руку и увел в кабинет.   -- Дело вот в чем, милый доктор,-- заговорил Хомутов, фамильярно притягивая к себе Куваева за пуговицу визитки.-- Я сюда приехал не один, а с одной дамой, которую бы знавали прежде... Она очень нуждается в вашей помощи, как врача.   -- Александра Петровна? Так, кажется, имя m-me Мясоедовой?   -- Ах, это совсем не то... Одним словом, приедете и увидите, а чтобы вы не забыли, я оставляю фамилию дамы в секрете. Вы не подумайте обо мне что-нибудь дурное: мое золотое время укатилось, и я теперь могу около женщины быть только сиделкой.. Да, вам нужен адрес: квартира старухи Орловой, где вы, кажется, бывали. Это в Театральной улице...   -- Знаю, знаю...   -- Должен предупредить, что моя дама умирает, и я вас приглашаю только для некоторой надежды, с которой все-таки лучше умереть.   Когда Хомутов ушел, в квартире Куваева водворилась тяжелая пустота. Общее оживление быстро сменилось усталым чувством. Варенька заявила, что у нея болит голова, и легла спать раньше обыкновеннаго. Мак-Магон прокралась в кабинет Куваева и знаками пригласила его в свою комнату. Притворив за собой осторожно дверь, она спросила:   -- Что за секрет у Хомутова?   -- Я не имею права выдавать чужия тайны, особенно то, которых и сам не знаю...   -- Ну, это все равно... Я не любопытна. Варенька спит?   -- Кажется...   Мак-Магон усадила зятя на стул, сделала несколько шагов по комнате и, подбирая слова, проговорила:   -- Я должна, Николай Григорьич, предупредить вас...   -- Именно?..   -- Вы ничего не заметили за Варенькой?..   -- Решительно ничего...   -- Так я вам скажу прямо: берегитесь Хомутова. Од не даром явился сюда... О, я слишком хорошо его знаю.   -- Что же он может сделать?.. Самое большое, он мог бы сманить жену в свою труппу, но он один... Остается ревновать его, но, позвольте, это было бы смешно. Если Варенька приняла его так радушно, то это простая обязанность всякой хозяйки...   -- Как знаете... Может-быть, вам лучше знать, но я сочла своим долгом предупредить вас.   Это было наконец смешно, и Куваев просто расхохотался, особенно, когда припомнил намеки Щучки о какой-то темной истории Мак-Магона, выкинувшей ее из хомутовской труппы. Очевидно, она не могла скрыть застарелой обиды и хотела отплатить Хомутову задним числом.