Нужно поощрять искусство

   Театральная улица находилась все в том же положении, как и шесть лет назад -- ее все упраздняли и никак не могли упразднить. Дома разваливались, заборы не поправлялись, тротуары имели невероятный вид каких-то волчьих ям, а город все не мог решиться на окончательное упразднение, как это бывает и не в провинциальных городах. Дом, в котором жила старуха Орлова, имел прежний жалкий вид, а ворота не затворялись совсем -- одна половинка висела, как подстреленное крыло птицы, а другую унесло ветром. Во дворе кучи сору выросли, каменная лесенка в нижний этаж разехалась по ступенькам, в сенях стоял подвальный промозглый воздух. Куваев приехал пораньше утром и, проходя но двору, думал, что он напрасно до сих пор ни разу не навестил старушку Орлову. Ни разу даже не вспомнил старую примадонну, а она живет да живет себе, как мышь. Нет, нехорошо, следовало проведывать старушку время от времени и чем-нибудь помогать. Конечно, виновата Варенька, что не напомнила ему.   В передней так же было темно. Куваев постучал прямо в дверь Агаѳьи Петровны. В соседней комнате послышался глухой, чахоточный кашель.   -- Не сюда, рядом...-- ответил голос Агаѳьи Петровны.   -- Нет, я к вам, Агаѳья Петровна.   В дверях показалось наконец удивленное и сердитое лицо старушки, еще более сморщенное и похудевшее до костей. Кому ее нужно?.. Ее все забыли, и по целым годам живой человек не заглядывал в ея конуру.   -- Хомутов рядом,-- проговорила она, равнодушно моргая слезившииися глазами.   -- Вы меня не узнаёте: доктор Куваев.   -- Я, слава Богу, здорова... Впрочем, пожалуйте.   Старушка нетвердой походкой едва дошла от двери до своей кровати, заваленной каким-то тряпьем. В комнате было совсем пусто, а необыкновенное старинное трюмо напоминало надгробный памятник. Куваев долго искал глазами на что сесть.   -- Что вам угодно, господин доктор?-- спрашивала старушка, обдергивая свое необыкновенно ветхое ситцевое платье.   -- Просто заехал навестить вас, Агаѳья Петровна... Когда-то мы были знакомы. Помните, когда жила у вас Дарья Семеновна?   -- Мак-Магон?.. Помню, помню, как же, у ней дочь еще сбежала за доктора.   -- Вот я и есть тот самый доктор.   Это открытие на мгновение оживило старушку, и она с болезненной пристальностью посмотрела на своего гостя, но сейчас же потеряла нить разговора и проговорила прежним равнодушным тоном:   -- Мне ничего не нужно... а Хомутов рядом.   Скрипнула дверь, и на пороге показалась длинная и худая женщина, кутавшаяся в шубу. Она пригласила Куваева знаком следовать за собой и глухо закашлялась. Куваев в первую минуту не узнал ея и с упавшим сердцем пошел через переднюю в знакомую комнату, где жила когда-то Варенька. Незнакомка встретила его в дверях и, протянув холодную потную руку, проговорила с больной улыбкой:   -- Вы меня тоже, вероятно, не узнаете... Платон Ильич был так добр, что затащил дарового театральнаго доктора.   Это была "водевильная штучка" Заяц,-- она похудела, сделалась выше и смотрела лихорадочно горевшими, округлившимися глазами. На щеках неровными пятнами выступил последний румянец. Куваев схватил ея руку и поцеловал.   -- Это называется неожиданной встречей старых знакомых...-- пошутил Заяц с прежней больной улыбкой.-- Платон Ильич, вероятно, устроил incoguito?.. И вы не ожидали встретить именно меня, а кого-нибудь другого.   -- Да...   Комната была в прежнем ободранном виде: та же зеленая ширмочка, закрывавшая кровать, и тот же громадный, просиженный диван. Тощий чемодан валялся на полу.   -- А вы постарели и изменились не к лучшему,-- говорил Заяц, усаживаясь на диван, где лежала подушка.-- Вон и седые волосы...   -- Да, дело идет не к молодости... Извините, я не помню, как Вас зовут?   -- Очень немудрено: по имени меня и не звали... Просто зовите Зайцем, как раньше. Впрочем, если уж непременно желаете, то мое имя Ольга Васильевна... Дорогой я немного простудилась и теперь кашляю, как овца. Впрочем, это со мной бывает... Вы не видали сегодня Платона Ильича? Он убежал рано утром, когда я еще спала.. Ох, наши дела плохи, доктор!.. Так еще никогда не бывало...   -- Я догадываюсь, но вы не старайтесь меня занимать, Ольга Васильевна.   Заяц засмеялся: ее называют Ольгой Васильевной, чего никогда не бывало. Это, в самом деле, смешно, если бы не проклятый кашель, который даже не дает смеяться.   -- А я сегодня провела такую скверную ночь, доктор,-- жаловалась она в следующую минуту, пряча руки в рукав шубы.-- И конца ей не было, а Платон Ильич так крепко спал... В его года он пользуется завидным здоровьем. А вам Мак-Магон разве ничего не говорила?   -- Именно?   Заяц закашлялся до того, что на лбу выступили капли холоднаго пота. Куваев смотрел на оборку стараго шерстяного платья, выставлявшагося из-под шубы, и на носки худых ботинок. Бедному Зайцу оставалось очень недолго жить -- с первым холодком нить заячьей жизни должна порваться. Настоящая гнилая обстановка добьет ее раньше времени. Сердце Куваева опять сжалось от охватившаго его предчувствия витавшей в воздухе смерти. Спасения нет, и самое лучшее утешиться теми надеждами, которыя посылает умирающим в насмешку роковая судьба.   -- Она теперь у вас поселилась?-- спрашивал Заяц, напрасно стараясь устроиться на диване поудобнее.   -- Да... Вы ложитесь на диван, не стесняйтесь.   Он даже поправил ей подушку и прикрыл расходившияся полы старой шубки, крытой порыжевшим атласом. Заячьи зубы выколачивали лихорадочную дробь.   -- Благодарю...-- прошептала она слабым голосом, закрывая глаза от усталости.-- Меня лихорадит с проклятой дороги... Да, так я заговорила о Мак-Магоне. Представьте... у Платона Ильича дела начали поправляться года два назад, по Мясоедиха захватила его деньги и бежала с Астраханцевым. Тут, кажется, замешалась наша женская ревность... Ведь я уже три года, как шатаюсь по театрам с ним вместе. Тогда Мак-Магон бросила все и уехала к вам... Это был для нея последний удар, вместе с Лили. Оне вместе содержали Астраханцева...   -- Говоря правду, право, для меня все это не интересно, Ольга Васильевна... Поговоримте о чем-нибудь другом.   -- Отлично... На меня, доктор, иногда нападает страх. Я даже не понимаю, что со мной делается. Раньше этого никогда не бывало... Ведь я такая дурная женщина, жизнь ушла на глупости, а впереди голодная старость. Родные давно отказались от меня, и остался один Платон Ильич, пока у него ничего нет... Знаете, как иногда мне хочется молиться, хочется, а я не могу. Точно какой камень лежит на душе... и страшно, страшно...   Как Куваев ни старался, он не мог остановить этой больной болтовни. Заяц с перерывами разсказывал о своих неудачах, вечном кочевании из города в город и новых неудачах. Ведь это ужасная жизнь, особенно когда тысячи людей пользуются у вас на глазах всеми благами -- сыты, одеты, спокойны и могут не заботиться о завтрашнем дне.   -- Что же это я болтаю разные пустяки и ничего не спрошу о Вареньке?-- спохватилась она.-- Ну, что она?.. Мать семейства?.. А, как я ей завидую... Пополнела и разыгрывает grande-dame?.. По вашему лицу вижу, что вы не можете пожаловаться на нее... я тоже не жалуюсь: Платон Ильич, он добр и ухаживает за мной. Но, странная вещь, я боюсь удачи и успеха в его предприятиях; первый солнечный луч, и он бросит меня, как бросал других женщин. Есть такие особенные люди, которые хороши только в несчастии... Да, я не обманываю себя, но иногда нападает такая тоска, такая тоска...   Несколько раз Куваев старался нанести разговор за тему о причинах неожиданнаго появления Хомутова в Бужоёме, но Заяц очень ловко обходил щекотливый вопрос и начинал говорить о чем-нибудь другом. Можно было понять одно, что она сама ничего не знает, как и решил про себя Куваев.   -- Так вы не будете меня забывать?-- говорила она, когда Куваев взялся за шляпу.   -- Нет, нет, зачем же. В следующий раз мы приедем с женой.   -- Она не поедет!.. А вы этого не знали?.. Вот Агаѳья Петровна одна осталась -- нам вместе умирать в этой дыре.   Домой Куваев вернулся под свежим впечатлением этого визита и всю дорогу думал, как помочь больной. Будь она одна, тогда ничего не было бы проще, но тут ввязался Хомутов, и этим одним дело усложнилось в достаточной степени. Если помочь им деньгами, то все равно эти деньги уйдут на сигары и вино, а может-быть, на что-нибудь худшее. Перевести на другую квартиру,-- но с какой стати навязывать себе на шею этого Хомутова, который, вдобавок, явился сюда с какими-то таинственными целями. Оставалось посоветоваться с Варенькой: женский ум в таких случаях находчивее и практичнее.   Дома Куваев застал Хомутова, который сейчас же начал прощаться. По лицу жены Куваев заметил, что у них происходил какой-то интимный разговор. Она сидела за роялем с раскрытыми нотами, и Хомутов утащил с собой какой-то сверток, тоже, должно-быть, с нотами. Очень странное времяпрепровождение для человека, у котораго на руках умирающая женщина. Но Куваев не обратил внимания на эти пустяки и принялся горячо разсказывать, что он видел сейчас. Положение, во всяком случае, ужасное, и нужно что-нибудь придумать.   -- Завтра ты сама увидишь все...-- говорил он, размахивая руками.-- Это ужасно -- умирать в такой обстановке!..   -- Я не поеду,-- сухо отозвалась Варенька, перебирая ноты.   -- Это почему?   -- А так... Тебе нравится и езди, я не запрещаю.   Заяц оказался прав: Варенька уперлась и не сдалась ни на какия увещания. Это упрямство возмутило Куваева, и он наговорил жене неприятных вещей. Она не осталась в долгу и прямо сослалась на прежния закулисныя похождения Куваева.   -- Да ведь тебе самой смешно повторять подобныя глупости!-- кричал он, взбешенный несправедливым обвинением.-- Конечно, я не святой человек, но ведь ты лучше моего знаешь историю с Щучкой...   -- А раньше, когда играла здесь сестра?   -- И раньше то же самое...   -- Одним словом, я тебя не стесняю, а меня прошу оставить в покое. Порядочныя женщины не должны знаться с разной театральной сволочью...   В пылу раздражения Варенька не стеснялась выражаться очень резко, и это образумило Куваева. Он заговорил о позабытой всеми старухе Орловой, об ужасной обстановке, в которой она жила, вообще о печальной участи артистов, вышвырнутых обстоятельствами за борть. Но Варенька оставалась глуха и с нахмуренным лицом думала что-то свое.   -- Ты, однако, находишь возможным ухаживать за Хомутовым, который пустил по миру не одну труппу,-- обратился Куваев к последнему средству.-- Это человек, котораго мало повесить...   -- Что это, ревность?..   -- Да, если ты находишь возможным ревновать меня к Зайцу...   -- Ах, оставьте меня, ради Бога!..   Так Куваев и не добился нечего. Безсердечие Вареньки его огорчило серьезно. Он сознавал в самом себе известное мещанство, это тяготение к безбедному существованию и комфорту, но ведь не пойдет кусок в горло, когда перед глазами разыгрываются такия драмы, какую он видел сегодня.   Мак-Магон тоже чувствовала себя скверно и заперлась в своих комнатах, ссылаясь на какую-то новую болезнь. Разстроенный Куваев не поехал даже на практику и вечером отправился в клуб, где бывал вообще очень редко. Ему было тяжело дома.