Нужно поощрять искусство

   Желая выдержать характер и показать жене, что он стоит выше мелких пересудов и дрязг, Куваев стал бывать у Зайца каждый день. Он чувствовал, что делает хорошее дело, и являлся в квартиру Орловой в своем обыкновенном веселом настроении.   -- Как вы меня находите?-- встречала его одним и тем же вопросом таявшая "водевильная штучка".   -- Ничего, мы еще поживем с вами...   Она улыбалась и шутила. Обыкновенно Куваев привозил с собой всего, что только мог пожелать Заяц -- варенья, пирожнаго, сыру, легкаго вина, конфет, колбасы. Сначала она стеснялась этими подарками, а потом начала их требовать и капризничала, когда доктор чем-нибудь не мог угодить ей. В этой умиравшей женщине сохранился еще запас детской ласки и неумиравшей веселости. Она и плакала, и смеялась, и дурачилась, не обращая внимания на свою развивавшуюся болезнь,   -- Я о вас часто думаю, доктор, как о брате...-- говорил Заяц в серьезную минуту.-- И мне бывает так хорошо... Другия отношения вносят какое-то неприятное и требовательное чувство, а здесь так просто все и хорошо.   -- У вас были братья?   -- Называйте меня Олей, как это было в детстве. Нет, брат у меня убит в последнюю турецкую войну где-то при переправе через Дунай, а сестер много. Такии надутыя и чопорныя барыни... Просто смешно на них смотреть! Отец -- помещик, когда-то был богат, но проелся и теперь похоронил себя заживо в деревне... Я ведь в институте воспитывалась.   Из этой неумолкавшей болтовни Куваев узнал все прошлое Зайца. У них была богатая семья, и, когда она вышла из института, дом поставлен был на широкую ногу. Брат приезжал домой в отпуск раз в год недели на две и привозил с собой товарища, который ее и погубил. Это был дрянной человек, но она не открыла его имени даже тогда, когда первая беременность покрыла позором всю семью. Ее выгнали из дому, ребенок умер, и она очутилась на сцене. В Москве в первый раз она познакомилась с Хомутовым и больше не разставалась с ним. Он эксплоатировал ее, как и всех остальных, но в нем было уменье угадать человека, мельчайшия его особенности. Потихоньку от Мясоедовой он всегда находил время шепнуть ей ласковое словечко, а при случае защищал горой. В одном южном городе у ней вышла неприятная история с каким-то офицером, и Хомутов дрался за нее на дуэли, хотя об этом никто не знает. У него все -- и добро и зло -- выходит как-то шутя, но в нравственном отношении он совершенно погибший человек: для него нет ничего святого.   -- Мне часто бывает жаль себя,-- грустно говорил Заяц.-- Не будь этой первой глупой случайности, из меня вышла бы порядочная женщина... Да, во мне есть эти семейные инстинкты, но все это давно похоронено под цыганской грязью. Раз мне представилась удивительная вещь: выхожу на сцену и вижу в ложе второго яруса самоё себя... Да, возле меня сидел муж, у барьера мои дети. Со мной сделалось дурно... Не правда ли, как это странно? Я и теперь иногда думаю об этом...   О Щучке она не вспоминала совсем, а Куваеву неловко было говорить о нем. Розовый шалун наверно знал, что она здесь, и не показывал глаз.   Особенное внимание, с которым Куваев относился к своей пациентке, обяснялось его натянутыми домашними отношениями. Варенька точно заперлась от него на ключ и упорно выдерживала характер. Получалась, собственно говоря, самая обыкновенная семейная картина, когда муж и жена не сходятся характерами, и Куваев видел слишком много таких семей. Его подавляло что-то недосказанное и неясное, что росло между ним и женой и что трудно было разрушить: ласки и нежности выходили натянутыми, серьезный тон отдавал скрытым раздражением, и каждое новое обяснение только нагромождало еще новыя препятствия и недоразумения. Самым благоразумным было молчать и ждать... Эту резкую перемену в своей жизни Куваев из гордости стыдился приписать влиянию Хомутова, который бывал у них почти каждый день. Неужели он, Куваев, будет ревновать жену к этому старому проходимцу, котораго он может выгнать из своей квартиры когда угодно. А между тем Варенька вся точно светлела, когда являлся Хомутов, и Куваев замечал, что она живет только этими визитами. Всего удивительнее было то, что Хомутов решительно не делал и не говорил ничего особеннаго, а был тем, чем был всегда. Обыкновенно Варенька садилась за рояль, играла разные опереточные мотивы, а Хомутов пел сильно разбитым голосом, или аккомпанировал сам, а Варенька пела -- скучнее и безплоднее занятие трудно было придумать.   -- Тебе но надоело одно и то же?-- спрашивал Куваев жену, глядя на нее с сожалением.   -- О, нет... Я теперь припоминаю старые экзерсисы, а то все перезабыла. Платон Ильич настолько любезен, что не отказывается помогать мне... Он так хорошо играет.   -- Ты хочешь сказать: брянчит? Если бы ты пожелала учиться серьезно, то лучше обратиться к кому-нибудь, кто серьезно знает музыку... да.   Варенька делала свое скучное лицо и молчала.   Хомутов за короткий срок своего пребывания в Бужоёме успел уже сделать где-то заем "до завтра", экипировался и получил свои обыкновенный приличный вид. Он даже завел шелковый цилиндр, камышевую толстую трость и являлся к Куваевым в модных пестрых галстуках и свежих перчатках.   -- Ну-с, как наши успехи?-- спрашивал Хомутов, целуя руку у Вареньки с необыкновенной галантпостью.   Этот вопрос заставлял Вареньку краснеть, что к ней так шло: уроки музыки и пения подвигались вперед очень туго. Пальцы потеряли беглость, голос фальшивил, а в присутствии Хомутова она окончательно терялась. Но эти неудачи поддавали учителю только больше энергии, и он превращался в свою обыкновенную роль разбойника: ругал свою жертву, тыкал ей в нос нотами и даже бил по рукам. Варенька со слезами на глазах тянула гамму и первоначальныя сольфеджио, а потом, в виде утешения, ей позволялось спеть какую-нибудь простенькую арию. Хомутов мог бы выучить пению лошадь, если бы это было нужно, и он клялся всеми богами, что у Вареньки есть талант. Вся эта пытка прекращалась только с появлением Куваева, когда Хомутов принимал свой обыкновенный вид шалопая и начинал что-нибудь врать.   -- Ваш супруг глуп до святости,-- говорил Хомутов за спиной доктора,-- а это нужно ценить, сударыня.   Хомутов по театральной безцеремонности позволял себе и не такие крендели и, когда бывал в духе, по-отечески целовал Вареньку в голову. Мак-Магон упорно избегала всяких встреч с ех-антрепренером и отсиживалась в своих двух комнатах. Она махнула на все рукой и ждала со страхом событий. Единственным утешением для нея были визиты m-me Курчеевой, развозившей по городу последния новости.   -- Кстати, моя дорогая Дарья Семеновпа,-- тараторила эта grande dame.-- По городу циркулируют слухи, что Хомутов собирается увезти Вареньку... В самом деле, зачем он здесь? Никто и ничего не знает, а такие люди ничего не делают без цели. У него наверно есть какой-нибудь план... да. И, как мне кажется, хотя я могу ошибаться, одна Варвара Михайловна посвящена в эти хомутовские планы. Она мне, положим, ничего не говорила, но это видно из разных мелочей.   -- Я ничего не знаю, а у Вареньки есть муж.   -- Вы, надеюсь, предупредили его?..   -- И не думала... Я сама здесь только пока и не знаю, где буду завтра.   -- Ах, напрасно, Дарья Семеновна! Варенька -- я позволяю себе ее так называть, потому что она может мне быть дочерью...   -- Помилуйте, какие ваши года!   -- Нет, я не обманываю себя: мое время ушло, Дарья Семеновна... Да, так я и говорю, что Варенька находится в критическом возрасте, когда молодыя женщины переживают разочарования и неясные позывы... Это было и со мной, уверяю вас.   Вообще m-me Курчеева приняла самое деятельное участие в воображаемой истории, и Мак-Магон начала подозревать ее, как и самого Хомутова. Варенька теперь особенно часто стала бывать у Курчеевых, и Хомутов бывал у них, а это не спроста. Потом Мак-Магон подозревала, что денег Хомутову дали эти же Курчеевы, одним словом, завязывалась и назревала одна из тех провинциальных историй, какими время от времени взбудораживается дремлющая поверхность провинциальнаго болота.   Впрочем, происки Хомутова отчасти обяснились: он затевал любительский спектакль и, конечно, в свою пользу. Когда Варенька обявила об этом мужу, Куваев взбесился.   -- Недурно было бы переговорить об этом предварительно со мной,-- говорил он, напрасно стараясь сдержать себя.-- Вообще, я против того, чтобы господин Хомутов продолжал свои визиты к нам... Можешь это передать ему, если не желаешь чего-нибудь худшаго. А в спектакле ты не будешь участвовать.   Варенька засмеялась и совершенно спокойно ответила:   -- Я дала слово...   -- Можешь его взять назад, а то я вынужден буду за тебя отказаться. Повторяю: Хомутов -- мерзавец!..   -- Послушайте, Николай Григорьич, я на девочка, чтобы меня можно было пугать такими страшными словами... Вам угодно доказать, что купеческое самодурство можно проделывать дома совершенно безнаказанно, но вы ошибаетесь.   Удивленный этими словами Куваев перешел в другой тон и качал уговаривать жену, но и это было безуспешно. Она смотрела на него своими красивыми глазами с затаенной злобой, и в углах рта пряталась торжествующая улыбка. У Вареньки был свой план, и она смотрела на мужа с сожалением.