Нужно поощрять искусство

   Расчеты Куваева на скорую развязку болезни Зайца в действительности не оправдались. Выпал и первый снежок, а Заяц не умирал, и, как иногда казалось Куваеву, больной делалось лучше. По крайней мере, она чувствовала себя бодрее и не любила говорить о своей болезни. Как у всех больных этого разбора, будущее для нея застилалось дымом самых несбыточных надежд, Куваеву приходилось ее поддерживать в этом направлении, и он лгал с серьезным лицом, как это умеют делать из человеколюбия одни доктора. Самый больной пункт, около котораго группировались все остальныя соображения, была мысль о скорой поездке -- куда угодно, только выбраться бы из Бужоёма.   -- Конечно, мне будет жаль разстаться с сами, милый доктор,-- не без кокетства говорил Заяц,-- но такая наша судьба... Мы, как вечные жиды, не знаем отдыха.   -- Будет вернее сравнение с перелетными птицами.   -- Пожалуй... А когда умирала Вьюшина-Запольская, вам было ее жаль?.. Конечно, жаль, и я отлично понимаю. А где этот бедный ребенок?.. Он теперь большой и красивый?.. Как я желала бы его видеть...   Эта последняя мысль поправилась Куваеву. Для Маляйки будет хорошим уроком познакомиться с изнанкой театральной карьеры в лице старушки Орловой и Зайца. Предварительно он обяснил ему биографию обеих женщин и привел его с собой. Маляйка был в простом барашковом полушубке, в котиковой шапочке и плисовых шароварах. Этот костюм привел Зайца в восторг, и она затормошила ребенка, всматриваясь в него жадными глазами. Маляйка сначала немного стеснялся, а потом быстро освоился и по-ребячьи не желал замечать, что имеет дело с больной. Ему очень поправилось здесь, и Зайца он называл "тетей".   -- Какое славное слово: тетя...-- восхищался Заяц, едва дыша.-- Маляйка, я помню твою маму... она была такая добрая.   -- Я ее очень люблю...-- серьезно отвечал Маляйка.-- Она такая красивая... красивее вас, тетя.   Выползла Агаѳья Петровна и долго всматривалась в Маляйку своими слезливыми глазами, точно стараясь что-то припомнить. Ей особенно поправились мягкие белокурые волосы Маляйки, и она гладила их своей сморщенной костлявой рукой. На прощанье она даже вытащила какую-то старинную бонбоньерку, последний остаток давно минувших театральных триумфов, и подарила маленькому гостю.   -- Ведь я тоже была красивая...-- шептала она с гордостью.-- И мне много дарили таких коробок. Красивее твоей мамы была...   Маляйка недоверчиво улыбнулся и посмотрел на Куваева. Эта сцена разсмешила Зайца: старый и малый так забавно не понимали друг друга. Куваев кусал губы, а у Маляйки в его светлых глазах вспыхнул нехороший огонек.   -- Уведите его... я не могу больше...-- шепнул Заяц, вдруг почувствовавший сильное утомление.-- Это прелестный ребенок, но мне так тяжело... так тяжело...   Дорогой Маляйка молчал и шагал рядом с Куваевым, как большой человек.   -- Ну что, тебе поправилось?-- спрашивал его Куваев, когда они уже подходили к своему дому.   -- Тетя понравилась...   -- А старушка Агаѳья Петровпа?..   -- Она какая-то глупая, папа... Хвастается бонбоньерками, точно маленькая. А тетя служила в театре вместе с мамой?   -- Да... В театре очень тяжело, и тетя больна.   -- А зачем она смеялась?   Дома Куваева ждал неожиданный сюрприз. На своем письменном столе он нашел анонимное письмо: "Берегитесь Хомутова... Он хочет увезти вашу жену. Ваш друг". Первым движением Куваева было разорвать письмо и бросить его в корзину, но потом он собрал отдельные лепестки и начал внимательно всматриваться в измененный почерк, показавшийся ему знакомым.   "Может-быть, это Щучка...-- мелькнуло в его голове, не потом он обратил внимание на букву "с".-- Кто так пишет?.. "Берегитесь"... Положительно, знакомая рука!"   Содержание письма его не интересовало: мало ли пишется анонимных глупостей?.. И наконец это смешно: "он хочет увезти вашу жену". Остается, значит, соперничать с г. Хомутовым. Чорт знает что такое, а между тем нашелся какой-то подлец, который из-за угла хочет попасть ему в самое больное место. Ба! Да ведь это работа театральнаго рецензента Сальникова. Конечно, он, в этом не может быть сомнения. Куваеву сделалось гадко, гадко за то, что его интимная жизнь начинает делаться предметом городской сплетни. Если г. Сальников додумался до анонимнаго письма, то, вероятно, о нем говорит целый город. Хомутов в последнее время стал бывать у Куваевых реже, но зато он может так же удобно встречаться с Варенькой у m-me Курчеевой. Затевавшийся любительский спектакль, видимо, разстроился, и о нем не было помину.   Как раз Вареньки дома не было, и Куваев имел достаточно свободнаго времени, чтобы обдумать свое положение. Он начинал уже сердиться на жену, когда вспомнил, что сегодня как раз jour fixe у Курчеевых, и она наверно там. Показать ей письмо или нет?.. Он припомнил какую-то глупую водевильную сцену, в которой обманутый муж так смешно бегает по сцене с таким же глупым анонимным письмом. Да, это глупо, как глупо и молчать.   Когда Варенька вернулась домой поздно вечером, Куваев под влиянием двойного раздражения молча подал склеенное письмо. Она бегло прочитала его, презрительно повела плечами и как-то нехотя бросила:   -- И вас интересуют подобныя глупости?   -- Поставь себя на мое место... Тем более, что я уже предупреждал тебя на эту тему.   -- Совершенно верно... Вы своим дурацким поведением и вызываете подобныя письма. В какое вы меня ставите положение?..   Куваев хотел что-то возразить и раскрыл рот, но Варенька вырвала из его рук письмо, пробежала его еще раз и спросила:   -- Узнаёте, по крайней мере, руку?..   -- Узнаю: писал Сальников... Я в этом уверен.   Варенька с обидным сожалением посмотрела на мужа, улыбнулась и совершенно спокойно проговорила:   -- А рука должна быть вам известна больше, чем мне...   -- Я и говорю, что писал Сальников,-- я утверждаю это, если хочешь!   -- Обратите внимание на подпись: "ваш друг" и припомните кое-кого из ваших старых друзей... Не догадываетесь и теперь?.. Ха-ха... А с кем вы целовались на репетициях любительских спектаклей?.. Голову даю на отсеченье, что это писала m-me Курчеева...   Она засмеялась и вышла, а Куваеву оставалось только припомнить проклятую букву "с", которую m-me Курчеева писала по-старинному с длинным хвостом.   Положение ревниваго мужа не из красивых, как человека, которому приходится беречься неизвестнаго вора. Куваев испытывал вдобавок нравственную муку за свое личное чувство и по возможности отгонял назойливую мысль, что Варенька его обманывает. С одной стороны, каждый знает тысячи примеров этому, как знает и то, что иногда женщины бросаются ни с того ни с чего на шею первому проходимцу, а с другой -- это могут делать те, другия женщины, а ведь здесь его жена, Варенька, которую он любит. Разбирая свои собственные поступки, Куваев уже видел целый ряд допущенных безтактностей, больше и больше удалявших ею от жены. Именно таких безтактностей жсищины не умеют прощать, и он сразу потерял то спокойствие, каким гордился всегда. Логическия построения и самыя тонкия выкладки резонировавшей мысли разлетались, как паутина, под напором грубой и темной силы. Куваев переживал именно тот момент, когда человек начинает постепенно утрачивать чувство действительности и сражается с вымыслом собственной фантазии, а беда подходит так же незаметно, как незаметно топит выступившая из берегов вода.   Возвращаясь с практики домой, Куваев чувствовал уже тот холод и пустоту, какия наполняли его гнездо. Но было искренности, не было здороваго чувства, а этим уже открывалась большая дорога к малым и большим обманам. Варенька давно уже отвернулась от него, и он в ея глазах читал свою отходную. А между тем как он любил ее, и стоило ей сказать одно слово, и только одно слово, чтобы прежнее счастье затеплилось под их общей кровлей. "Варенька, Варенька..." -- шептал Куваев, хватаясь за голову. Про себя он придумывал целыя речи, которыя убедили бы мертваго, переживал длинныя сцены, по, когда встречался с женой -- какое-то глупое и мертвое чувство сковывало его язык. Его удерживала мысль показаться в ея глазах смешным и жалким, потому что, все равно, она не поймет его. После резкаго разговора о Хомутове он долго мучился за себя, а результатом было то, что Варенька стала видеться с ним у Курчеевых. Оставалось сделать скандал, дать Хомутову пощечину или стрелять в него, но ведь это не вернет к нему жены... Вдобавок он настолько уважал себя, что не допускал и мысли вставать на одну доску с этим проходимцем.   Отношения Вареньки к Хомутову доктор обяснял проснувшейся в жене страстью к театру, которую прощалыга-антрепренер эксплоатировал, конечно, по-своему. Но это было бы еще понятно, если бы у него была своя труппа и сцена, а между тем Хомутов опустился до степени уличнаго фигляра. Значит, тут есть что-то другое, чего он не понимает и что знает один Хомутов, всегда умевший пользоваться женщинами. Куваев следил за каждым движением жены и вместе с тем боялся войти в ея комнату, боялся за себя, за то хорошее, что еще билось в его груди с мучительной болью. Он боялся сразу выдать свое больное место или впасть в тот умоляющий тон, который оскорблял его даже в других.   За обедом и за ужином они встречались, как три заговорщика, и старались не смотреть друг на друга. Мак-Магон ела прекрасно, все время молчала и уходила к себе, как королева, которую только-что лишили короны. Куваев разсказывал о своих пациентах и старался во что бы то ни стало хотя по внешности сохранить свой прежний вид. Варенька поддерживала его, пока сидела мать, а потом умолкала, и ея скучающее, апатичное лицо нагоняло на Куваева чувство отчаяния, точно он хоронил ее живую.   "Может-быть, этого ничего и нет?" -- думал иногда Куваев и хватался за эту мысль, как утопающий за соломинку.   Ведь проходят же самыя, страшныя болезни, бывают счастливые кризисы, отчего же здесь не может быть исхода?.. Но эта мимолетная надежда сейчас же тонула в надвигавшейся туче других мыслей: Мак-Магон тогда предупреждала с перваго дня появления Xомутова, потом это анонимное письмо, наконец все поведение Вареньки -- нет, прощай все!..   Так продолжалось до Святок, когда Куваев наконец решился на окончательное обяснение с женой. Это было как раз после какого-то спектакля, когда Варенька вернулась домой в отличном расположении духа. Куваеву казалось, что она сегодня в состоянии будет выслушать его.   -- Варенька, нам нужно обясниться...-- начал он, прислушиваясь к звукам собственнаго голоса.   Она с удивлением посмотрела на него и, не снимая перчаток, осталась в выжидающей позе. Она так была хороша в этот момент, и Куваев едва удержался от желания вместо всяких обяснений расцеловать жену.   -- Говорите...-- напомнила она, строго складывая губы и поглядывая на него сбоку.   -- Ты знаешь, о чем я хочу говорить... Так жить нельзя, Варенька. Я так измучился за все это время... Если бы ты знала, какая гора у меня лежит на душе.   -- Я вас не понимаю, Николай Григорьевич!.. И, пожалуйста, без предисловий...   -- Ты хочешь уходить от меня?.. Послушай, я все вижу и о многом догадываюсь... Мы можем быть отдельно хорошими людьми и никуда не годиться вместе, но уйдешь ты или нет, умоляю тебя об одном: не поддавайся влиянию Хомутова... Он кружит тебе голову театральными бреднями... Силой милому не быть, и я говорю сейчас о тебе: не губи себя... Ты еще так молода и неопытна, соблазн велик, но вспомни хоть то, что говорила твоя же умиравшая сестра о театре... Поверь, что я хлопочу не о себе и никогда не поверю, что ты можешь увлечься каким-нибудь Хомутовым, который годится тебе в отцы... Одним словом, ты на опасной дороге, и у меня душа болит все это время.   -- Как много хороших слов...   -- Еще одно и последнее: я понимаю, что ты могла разлюбить меня и увлечься другим... Тут не о чем было бы разговаривать, но я боюсь твоих театральных увлечений.   -- Вы кончили?   -- Да...   -- Могу вам сказать одно: ваш соперник Хомутов уехал еще вчера и великодушно предоставил в ваше полное распоряжение целых двух женщин -- Зайца и m-me Курчееву. Довольны?