Алан не знал, чего так боится ребенок, но он понял одно: его магия, на которую он всегда полагался при работе с детьми, когда нужно было разбить лед, сегодня по какой-то причине совершенно не годилась. Лучше поскорее с этим разделаться и начать все сначала.
Он вытянул левую руку — ту, на которой часы, — и улыбнулся бледному, напряженному, насмерть напуганному Брайану.
— Вот смотри, в рукаве у меня ничего нет и рука у меня не искусственная. А сейчас…
Алан медленно провел правой ладонью по левой руке, ловко выхватив пакетик большим пальцем из-под ремешка часов. Сжав руку в кулак, он оторвал почти микроскопическую петельку, которая не давала пакетику раскрыться. Потом хлопнул в ладоши, развел их, и там, где не было ничего, кроме воздуха, расцвел большой букет аляповатых цветов из жатой бумаги.
Алан проделывал этот трюк сотни раз и с чистой совестью мог считать этот раз не самым худшим, но ожидаемого эффекта — мгновение оторопелого удивления, за которым следует улыбка, состоящая на треть из изумления и на две трети из восторга, — не последовало. Брайан лишь мельком глянул на букет (в его взгляде читалось громадное облегчение, как будто он ожидал намного менее приятного сюрприза) и снова уставился на Алана.
— Ловко, а? — спросил Алан. Он растянул губы в широкой улыбке, такой же естественной и натуральной, как вставная челюсть его прадедушки.
— Да, — сказал Брайан.
— Ага. Вижу, ты прямо-таки сражен. — Алан свел руки вместе, умело складывая букет обратно. Получилось легко — слишком легко. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса с бумажным букетом»; долго они не держатся. В этом уже ослабла пружина, и бумага скоро начнет рваться.
Он снова раскрыл ладони, улыбаясь с чуть большей надеждой. Букет исчез, превратившись в маленький пакетик под ремешком часов. Брайан Раск не ответил на его улыбку; у него на лице не читалось вообще ничего. Остатки летнего загара не могли скрыть ни бледности, ни обычных юношеских прыщей: россыпь прыщиков на лбу, большой прыщ на губе и угревая сыпь на носу. Под глазами у Брайана темнели синеватые круги, как будто в последнее время он отчаянно не высыпался.
— Хороший фокус, шериф Пангборн, — сказал Брайан бесцветным, лишенным эмоций голосом. — Правда хороший.
— Спасибо, рад, что тебе он понравился. Знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, Брайан?
— Да… кажется, — сказал Брайан, и Алану вдруг показалось, что сейчас он признается, что это он разбил окна. Прямо тут, на улице, возьмет и признается, а Алан сделает гигантский шаг вперед к разгадке трагедии, приключившейся между Вильмой и Нетти.
Но Брайан больше ничего не сказал. Он только смотрел на Алана своими усталыми, покрасневшими глазами.
— Что случилось, сынок? — спросил Алан. — Что там произошло, у дома Ержиков?
— Не знаю, — вяло сказал Брайан. — Но вчера ночью я видел сон, как раз об этом. И в воскресенье тоже. Мне снится, что я снова иду в этот дом, только во сне я вижу, от чего там такой шум на самом деле.
— И от чего, Брайан?
— Там чудовище. — Голос Брайана не изменился, но в уголках глаз заблестели слезы. — Во сне я стучу в дверь вместо того, чтобы сразу уехать, как я сделал на самом деле… дверь открывается, и там чудовище, и оно… меня… съедает. — Слезинки сорвались с ресниц и медленно покатились по прыщавым щекам Брайана.
Но…
Но что-то тут было не так. Слишком просто. Похоже, парнишка пытается отболтаться, несмотря на загнанный вид, несмотря на то что его взгляд кричит: