Нужный образ

— Она настоящий энтузиаст, — заявил он.

Мы нашли маленький ресторанчик на одном из бульваров, где Джош из будки позвонил сенатору. Никому бы не хотелось, чтобы потом зарегистрировали междугородние телефонные разговоры из дома Форестов с комитетом или Вексфорд-Холлом.

Джош вышел из будки с улыбкой.

— Старик в восторге. Сказал, чтобы я заплатил ей сколько хочу, даже вдвое, если она даст показания.

— Она сказала, что вместе с этим бородатым ослом собирается в Гонконг.

— Вот и прекрасно, — ответил Джош. — Честно говоря, я не хочу, чтобы она давала показания. Достаточно ее заявления и документальных свидетельств. А для показаний мы можем использовать бывшего министра юстиции, вот это будет грандиозный свидетель.

— Почему ты не хочешь, чтобы она давала показания?

— Я не доверяю ее мужу. Единственно, что ему осталось продать, так это историю, как мы пришли и выплатили его жене 5000 долларов за письма и заявления. И не говори, что Джентайл это не использует. Пошли, надо вернуться до того, как Форест начнет раздумывать, не поднять ли ставки.

— Джош, мы многое испытали, ужасно много, — произнес я. — И мы делали вещи, Господи боже, которыми, полагаю, мы никогда не будем гордиться. Но от этого меня мутит. Мне кажется, я разрываю могилу несчастной девушки.

— Пусть Келли будет добрым и совестливым, — коротко ответил он. — А у нас на это нет времени. Пошли, вернемся к этому болвану.

* * *

Потребовалось более трех часов, чтобы получить от Сюзи заявление, я даже пропустил ее через мясорубку, как мы когда-то говорили в Вашингтоне, допрашивая ее как окружной прокурор, в то время как Джош печатал на портативной машинке. Все, что она не видела или не слышала лично, я отбрасывал. Когда она цитировала Джентайла, я требовал, чтобы давалась точная цитата. В общем-то, когда заявление было закончено, оно было уничтожающим. Письма показывали, что Чинг занял прочное положение во внутреннем круге Китая. Против воли я начал чувствовать, что в позиции Джоша есть смысл. Джентайл был либо редкостным дураком, либо симпатизировал коммунистам. Письмо было слишком фантастично, чтобы ему верить, но все же… я склонялся к теории, что это был испуганным молодым человеком в начале блестящей карьеры, которого могли шантажировать Чингом, которого теперь собственная сестра описывала как сводника, использовавшего женщин ради денег и положения.

Сложности с заявлениями — я слышал это много раз от людей, следящих за законом на местном, федеральном уровнях или на уровне штата — заключаются не на том, чтобы убедить субъекта говорить, но в банальных вещах: в пишущих машинках, карандашах, ручках, и, наконец, в нотариусе.

К счастью, у Форестов была пишущая машинка, но вот нотариус был проблемой. День был субботним, и мы затратили уйму времени, пока не нашли его. Форест хмуро оставил гири, чтобы сопровождать жену, и мы долго ездили, пока не нашли нотариуса, заканчивавшего работу с клиентом. Пятнадцатистраничное заявление было, наконец, подписано и заверено. Мы поехали в аэропорт, чтобы сесть на вечерний самолет до Нью-Йорка. Форест продолжал приставать к Джошу насчет денег, и тогда я потерял терпение и так его отделал, что на его лице выступила краска. Мне было жаль его жену, но она слушала с восточной безучастностью.

Когда-нибудь я пожалею о своем остром языке.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Двое на обеде

Однажды кто-то сказал, что епископ Фарли Грант может казаться маленьким херувимом в духовном облачении, но в качестве закладки для требника он использует кинжал. И он был специалистом в вопросе приобретения душ для церкви, благожелательности по отношению к своей епархии, школ для детей, домов для бедных. Он был одним из самых хитрых торговцев недвижимостью в Нью-Йорке и мог преподавать урок о рынке самой Хэтти Грин^{118}. В политике он был так же ловок, как в вопросах недвижимости и финансов. Если епископу нравился какой-нибудь кандидат, об этом немедленно начинали шептаться в городе. Лидеры к нему прислушивались, и немногие рисковали испытать на себе ярость старика. С тех времен, как он стал проводить свои обеды, он был легендой — толстенький маленький человечек на трясущихся ногах, почти восьмидесяти лет, но по-прежнему цепляющийся за свою черную рясу, тяжелые четки и старое распятие. Таков был его имидж. Маленький Пастух Бога, который никогда не бросит свою скромную паству из Ист-Сайда, маленький сияющий священник, который, казалось, просто благоговел перед высокими, сильными, искушенными людьми города.

Когда дело касалось создания имиджа, я мог только восхищаться талантом старика.