Для меня это прозвучало просто дико. Я вспомнил 1976 год, когда во время моей зимовки в Антарктиде у меня умер отец. Умер скоропостижно и совершенно неожиданно в возрасте всего 52 лет. Узнал я об этом только через восемь месяцев. Мать посчитала неправильным мне сообщать, зная, что у меня все равно не будет возможности приехать. И для меня отец жил на целых восемь месяцев больше, чем для всех остальных. Однако я не мог приехать физически, а здесь, когда такая возможность есть, конечно же, надо было ее использовать и отправить Томаса домой.
Сегодня я отремонтировал сломавшийся от нещадной сгибо-разгибочной экзекуции на морозе антенный кабель, после чего связь возобновилась с новой, невиданной доселе силой. С сознанием выполненного долга мы с Ульриком съели очередную порцию японской вермишели. Я приготовил это блюдо в несколько ином стиле, добавив больше воды, и назвал его Осака-стиль. Ульрику мое новое блюдо не понравилось, потому что он любит, когда много макарон и мало воды. Тем не менее мы все съели.
Температура сейчас минус 7 градусов, ветер так и не стих – задувает порывами. Посмотрим, что будет завтра.
Уже расположившись в своем мешке, Ульрик рассказал, что в Дании у него есть маленькая компания. Они обучают всех желающих, включая детей, залезать на деревья, используя различные приспособления. Оказывается, многие готовы платить за это деньги, так что это доходный бизнес, который может обеспечивать существование Ульрика.
12 апреля
Сегодня у нас образовался выходной день, потому что мы принимали самолет, на котором улетел бедняга Томас. Однако, поскольку не было известно, когда прилетит самолет, мы начали день, как обычный рабочий, то есть с подъема в 6 часов утра, что, несомненно, немножко смазало впечатления выходного дня.
Первое, чему я обрадовался больше всего, когда вылез с утра из палатки, – полный штиль, наверное, впервые за последнее время. Такая тишина бывает только в Арктике. Погода великолепная: мороз 15 градусов, солнце встает на совершенно сияющем небосклоне. В общем, здорово!
Я прибежал в чем мать родила в палатку Джона узнать, как обстоят наши дела. Он сказал мне, что пытался связаться с Черчиллом через Йеллоунайф, вызвать самолет. Связь, однако, была очень плохой, так что относительно времени его прилета пока ничего известно не было. Вернувшись в палатку, где посапывал Ульрик, я сварил кашу и предложил прежде всего позавтракать.
Во время моего утреннего обхода палаток Уилл на мое приветствие по своему обыкновению провещал из спального мешка, что мы сегодня продолжим маршрут. Однако когда он увидел, какая погода, и узнал, что самолет, если и прилетит, то не ранее чем через четыре часа, то склонился к тому, к чему мы все уже были внутренне готовы, – к объявлению этого дня официальным выходным. Решение это было совершено правильным.
Погода стояла потрясающая! Ни дуновения ветерка! Мы вытащили из палаток на воздух все спальные мешки. В половине первого наконец прилетел самолет. Это был маленький одномоторный самолетик, и пилот, молодой белокурый парнишка, тут же по прилету лихо заправил его из канистры, в общем-то, как самую обычную машину. Привез он нам вместо бензина, что мы заказывали для печек, керосин, и это, конечно, было очень кстати.
Уилл теперь остался один в своей палатке. Сегодня он провел два часа у нас, беседуя о загадочной женской экспедиции, которую мы должны якобы организовать с тем, чтобы привлечь внимание прессы. Однако мне что-то не очень понятна вся эта затея. Да, Бог с ним, потом разберемся.
После того как мы проводили Томаса и вывесили все, что могли, на улицу, на солнышко, стали думать, чем же нам теперь заняться. Я даже помыл голову с помощью Ульрика, который лил на меня воду из чайника. Эта крайне приятная процедура стала возможной только сейчас, когда нам подвезли топливо. Потом Мартин поупражнялся в стрельбе из ружья в непосредственной близости от наших собак, отчего последние вскочили и вместе с опустошенными нартами отбежали метров на двадцать пять, рискуя помять все наши лыжно-палочные конструкции, сооруженные для просушки спальных мешков. Пришлось вернуть их назад, высказав Мартину на трех языках наше несогласие с его поведением.