Ныряльщица за жемчугом

Надя бросилась ему на шею, плакала, целовала. Он стоял лицом к плите и прекрасно видел, как подгорает вожделенная отбивная. Но – будучи истинным джентльменом! – ничего не сказал. Вечер все равно не задался, и очередная неприятность роли уже не сыграет.

– Я обязательно ее убью.

– Убивай. Сначала брата потерял – теперь сам пожизненное получишь, – равнодушно бросил хозяин.

– Но я жить не могу, когда думаю, что он – в могиле, а этой дряни – хоть бы хны.

– Говорю тебе, она не дрянь, она просто не знала.

– Вы совсем бессердечный? Не понимаете, как мне тяжело?

– Понимаю. Но в тебе сейчас говорит горе, а оно – плохой советчик.

– Я все равно никогда ее не прощу.

– А я и не говорю тебе, что надо прощать. Но идти напролом – глупо. Выжди, все обдумай…

– Здесь не над чем думать. Я уничтожу ее.

– Да уничтожай ради бога, она нам больше не нужна. Только зачем самому-то мараться?

– А кто за меня это сделает?

– О-о, ты даже не представляешь, сколько в мире любителей! Сколько чудовищ с удовольствием поохотятся на красавицу.

– Вы просто успокаиваете меня.

– Я просто призываю тебя не торопиться. Поезжай в отпуск, расслабься, отпусти голову. Медитируй. Ты знаешь, что это такое? Нет? Ладно, просто грей пузо на солнце. И я почти уверен: через пару месяцев твоя проблема решится сама собой.

– А если нет?

– Тогда я сам благословлю тебя. И дам пистолет. Договорились?

Двадцать лет назад

Есть люди обычные, кто живет по правилам, а есть те, кто на общие порядки плевать хотел. Именно таким дядя Николай и был. И такой же считала себя Изабель. Потому они, наверное, и встретились.

Русских в Гаване тогда, двадцать лет назад, почти не было. Если залетали редкие птицы-туристы – водили их толпами, под охраной. По специальным маршрутам и в особые рестораны.

Дядя Николай на Кубу приехал работать. Инженером. На два года. И ему тоже, в принципе, полагалось держаться от местных особняком, ходить на приемы в посольство, ездить – чудо чудное! – на новенькой машине. Но только инженер из России обожал Хемингуэя, море и испанский язык. А знаменитое Кей-джи-би в те годы уже расслабило свои щупальца и на маленькие вольности российских граждан смотрело сквозь пальцы. Вот дядя Николай и жил, как хотел. С удовольствием купался на пляжах для кубинцев, курил с ними сигары, соглашался пить дрянной ром. И конечно, знал главную любимицу Virgen de Camino[1] – шестилетнюю Изабель.

…Сирот на Кубе, стране победившего социализма, официально не существовало. В том смысле, что все они должны были находиться под опекой государства, в детских домах. Большинство там и сидело – послушными овцами. Только не Изабель. Строптивая кубинка проявляла виртуозную изобретательность и из своего казенного заведения сбегала регулярно, с восторгом возвращаясь в родной квартал. До тех пор, пока ее не ловили и не возвращали обратно, целыми днями болталась на улице, купалась в океане, танцевала, пела, и, хотя поесть ей удавалось от силы пару раз в день, не унывала никогда.

«Чего тебе в детдоме не хватает? – удивлялись все вокруг. – Кормят, одевают, учат!»

А вот загадочный русский, дядя Николай, маленькую бунтарку не осуждал. Внимательно выслушивал жалобы – до чего тошно жить в общей спальне и ходить строем. Подкармливал, как-то даже помог спрятаться – от рейда службы опеки. И однажды предложил девочке: «Хочешь поехать в Россию?»

– Это как? – растерялась она.

– Мы с женой можем тебя удочерить. Если ты хочешь, конечно.

Маленькая Изабель ничего не знала про Россию. И никогда не видела жену дяди Николая. Но все равно с восторгом согласилась. Одно дело – детдом, и совсем другое – когда у тебя настоящие папа с мамой!

Формальности уладили на удивление быстро. В ноябре девочка познакомилась с новой мамой – очень красивой, очень холеной, но холодноватой женщиной. А уже в декабре покинула свою родную страну – навсегда.