o 06ca6b79ce8660b5

о своем приемном отце и о тех преступлениях, которые он совершил, претворяя в жизнь

«окончательное решение еврейского вопроса».

Хельга не вылезала из библиотек, знакомясь с немногочисленными исследованиями о

программе «Лебенсборн». Последние кусочки головоломки обнаружились в 1994 году, в

день ее рождения. Ей позвонил человек, представившийся ее настоящим отцом. Для

Хельги это было потрясением. «Я спросила его: «Почему вы звоните мне через 53 года?»

Ему было уже за 80, он был болен раком, и он сказал, что в последнее время все чаще

думает о дочери, которая родилась у него в годы войны. На следующий день они встрети-

лись. «Он был очень милый, — вспоминает Хельга, — я полюбила его с первого взгляда».

Отец рассказал Хельге о ночи любви, проведенной с ее матерью, о своей военной службе

в оккупированном Париже и карьере торговца недвижимостью после войны. «Он стал

миллионером», — рассказывает Хельга. Когда отцу стало хуже, она круглые сутки

ухаживала за ним и надеялась унаследовать хотя бы часть его состояния. Но когда отец

умер в 1996 году, Хельга получила письмо из адвокатской конторы, оповещающее, что ей

не оставлено ничего. Незакон-

291

порожденное дитя «Лебенсборна» не имело прав на наследство. «Все, что мне перепало,

это долги», — говорит Хельга.

В прошедшие после этого годы хоть какой-то отдушиной для нее были беседы с

подругой-психологом, посвященные детским годам Хельги. Она несколько раз посетила

то место, где родилась — первый дом «Лебенсборн» в Штайнхеринге. Но и по сей день

Хельга Карау никак не может примириться со своим прошлым. В отличие от Норвегии, в

Германии нет никаких групп поддержки для выходцев из «Лебенсборна», а у немецкого

общества нет желания обсуждать эту проблему. Хельга все еще опасается, что ее могут

посчитать нацисткой только потому, что она, по ее собственным словам, «росла рядом с

убийцами». Во время беседы с корреспондентом «Нью-суика» в одной из гостиниц в

центре Мюнхена она заметно нервничала, замирая каждый раз, когда слово «Лебенсборн»

звучало слишком громко, и настаивала на том, чтобы разговор о ее прошлом велся только

в недоступной для посторонних ушей и глаз кабинке. «Мне до сих пор стыдно, что я

родом из «Лебенсборна», — признается она. Этот стыд — горькое наследие, доставшееся

от нацистов тем, кто, по их мнению, должен был править миром.

Другой случай мог стать просто хрестоматийным. Она родилась в ноябре 1945 года. Ее

отцом был сержант немецкой армии Альфред Хаазе, который находился в Норвегии в

числе 400 тысяч солдат вермахта и частей СС и поддерживал интимную связь с девушкой

по имени Синни Лингстад из деревушки на севере Норвегии. Как уже говорилось, связи

между немецкими военнослужащими и норвежскими женщинами всячески поощрялись

германским руководством с целью «очищения». После поражения Германии мать и

бабушку этой девочки заклеймили как преда-

292

тельниц. Они были вынуждены эмигрировать в Швецию, где через два года Синни умерла

— у нее отказали почки. Спустя почти 30 лет Альфред Хаазе, в то время — вышедший на

пенсию кондитер, совершенно случайно узнал, что брюнетка из знаменитого шведского

квартета «АББА», Анни-Фрид — его дочь. Они встретились в 1977 году по настоянию

основателя группы «АББА» Бенни Андерсона, который тогда являлся мужем Анни-Фрид.

«Она добилась в Швеции поразительного успеха, который никогда бы к ней не пришел,

если бы она осталась в Норвегии, где ее считали бы уродиной», — говорит Тор Брандакер,

представитель организации «Источник жизни детей войны». Как утверждают члены этой

организации, после войны к «немецким детям» относились как к людям второго сорта.

Лишь немногим из них удалось получить приличное образование и хорошую работу.

«Большинству из них было трудно завязывать интимные отношения с другими людьми и

вообще найти свое место в жизни, — говорит адвокат Ранди Спайдеволд, представляющая

интересы «детей войны». — Это неудивительно, если учесть, что в молодости их

называли немецкими идиотами, никчемными выродками, которые не имеют права на

жизнь».

По словам британской газеты «Обсервер», после войны норвежские чиновники

классифицировали женщин, поддерживавших отношения с немецкими солдатами, и их

детей как «людей ограниченных способностей и асоциальных психопатов». Считалось,

что «немецкие дети» представляли угрозу норвежскому государству в силу их

«нацистских генов». Многие из них, как утверждает «Обсервер», были отправлены в

больницы для умалишенных, где над ними издевались, а некоторых насиловали. Другие

попали в детские дома, из которых вышли лишь в 60-е годы мало

293

приспособленными к жизни взрослыми людьми. В ходе процесса Ранди Спайдеволд

намерена представить документы, подтверждающие, по ее словам, что над «немецкими

детьми» и их матерями проводились эксперименты с использованием наркотиков и

других химических веществ в интересах норвежской армии, Университета Осло и

американского ЦРУ.

У правящих антифашистов Германской Демократической Республики проблем с

человеческим наследием нацизма не было. Это подтверждают найденные недавно