o 0a115616b968c99b

ответила: «Что будет, о том, ваше высочество, один Господь ведает, но я нас защитить

сумею».

Масальский рывком открыл дверь возка и грубо велел: «А ну вылезайте!». Во втором возке

было тихо, и он приказал: «Окружите его, и никому не давайте выходить».

- Пропустите законного царя московского – высоким, ломким голосом сказал Федор

Борисович. «Пропустите, и я вам сохраню жизнь».

Рубец выругался и ответил: «Всякое отродье Борькино еще указывать нам будет». Марья

Григорьевна только часто, с перерывами, глубоко дышала. Роберт, что сидел в глубине,

бросил один взгляд на двор и подумал: «Плохо дело, их тут два десятка, по меньшей мере, с

оружием. Да, боятся они пожилой женщины, подростка и девушки, как я посмотрю. Ну,

может, и прорвемся».

Он наклонился к Семену Годунову и неслышно шепнул ему: «Стреляйте, Семен Никитич».

Энни услышала звуки выстрелов и крикнула: «Там папа! Матушка, там же папа!». Девочка

попыталась выбраться из возка, но дверь была наглухо закрыта – снаружи. Энни заколотила

в нее кулачками: «Выпустите нас!».

- Марья Петровна, - тихо, как во сне, сказала Ксения. «Смотрите».

Огромные факелы шипели, трещали, и леди Мэри увидела, как выволакивают из возка

царицу и ее сына.

- Кончайте с ними! – зло велел Рубец, зажимая руку, из которой лилась кровь – черная,

тягучая.

- Матушка! – сорванным голосом крикнула Ксения. Марья Григорьевна прижала к себе сына,

и, выпрямившись, сказала: «Стреляйте уже, что вы тянете-то».

Один из нападающих, было, хотел сбить ее с ног, но, покачнувшись, упал – пуля вонзилась

ему прямо в глаз.

- А ну уберите руки, - раздался холодный голос и сэр Роберт, вытирая рукавом кафтана,

кровь с лица, - вышел из возка, поддерживая одной рукой раненого Семена Годунова.

- Взять их! – велел Масальский, но высокий, чернобородый мужчина, чуть усмехнувшись,

остановил его: «Нет, князь, с этим, - он кивнул на сэра Роберта, - я сам разберусь».

Роберт осторожно опустил стонущего Годунова на землю, и, выпрямившись, сказал: «Вот,

значит, где встретились, Иван».

- Встретились, Рахман-эфенди, - кивнул Болотников и тут же зашипел от боли, едва

отклонившись от удара сабли – одним быстрым, незаметным движением сэр Роберт рассек

ему плечо.

-Взять, - повторил Масальский, и Роберт успел еще подумать: «Черт, ну если бы на день

раньше мы уехали. Только бы девочки этого не видели, не надо им на такое смотреть».

Он сунул за пояс пустой, бесполезный пистолет, и вынул саблю.

Трое оторвали Марью Григорьевну от Федора, и, поставив женщину на колени, навалившись

сзади, - задушили. Юноша услышал предсмертный хрип матери, и, достав оружие,

обернувшись, глядя на мертвое, с выпученными глазами лицо – поднял клинок.

Ксения, не отрываясь, смотрела в окно возка. Мэри прижала к себе Энни, и, стерев с ее лица

слезы, тихо сказала: «Не надо, доченька, не бойся, пожалуйста».

Масальский зло ударил ногой израненный труп царя, и, выматерившись, сплюнул ему в

лицо: «Ладно, оденем, не видно будет. Поехали, и так тут слишком долго проболтались. В

тот возок трупы киньте, к бабам».

Болотников посмотрел на сэра Роберта, и, наклонившись к избитому лицу, тихо проговорил:

«А мы с вами, Рахман-эфенди, потолкуем еще, на усадьбе у князя».

Рассеченные, окровавленные губы чуть улыбнулись, и Болотников услышал шепот: «Гори в

аду, Иван».

Он от души хлестнул мужчину по щеке, и тот потерял сознание.

Дверь возка открылась, и Мэри, наведя на нее пистолет, твердо сказала: «Не смейте нас

трогать».

- Не тронем, - ухмыльнулся Масальский, и, махнув рукой, велел: «Сюда их кидайте».

Ксения увидела труп матери – со сломанной шеей, в окровавленном, промокшем от мочи

сарафане, и, засунув пальцы в рот, раскачиваясь, завыла – громко. «Не надо, не надо, ваше

высочество, - Мэри прижала ее голову к своей груди, - не надо, прошу вас».

Энни подобрала ноги, глядя огромными, серыми глазами на изрубленное саблей тело царя.

«Мама, - спросила девочка тихо, - а где папа?».

- Не знаю, милая, - неслышно ответила леди Мэри.

Девочка проснулась рано утром и огляделась – мать, и ее высочество еще спали, измученно

вздрагивая. Комната была маленькой, голой – одни стены да две широкие лавки. Энни

посмотрела на дверь и вспомнила, как ночью князь Масальский, запирая ее на висячий

замок, опуская засов, сказал: «Тут безопасно, - издевательски добавив: «Царевна».

Небольшое окошко, - светелка была на первом, высоком этаже, - выходило во двор. Энни

приоткрыла ставни и отшатнулась – прямо перед ней было мертвое, покрытое засохшей

кровью лицо отца. На месте одного глаза была черная, обожженная, тягучая масса, горло

было перерезано – от уха до уха и Энни заметила деревянное острие кола, которое было

видно в уже покрытой мухами ране.

Ворона села ему на голову, и, примерившись, погрузив клюв в глазницу, вырвав оставшийся

глаз, хлопая крыльями – стала расклевывать щеку.

Энни почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, и тихо, едва слышно, позвала:

«Мама!».

Леди Мэри, сразу же оказавшись рядом, спрятала голову дочери у себя в руках, и, слушая ее

сдавленные рыдания, сухими глазами глядя на Роберта – молчала. Стаи птиц, каркая,