o 0a115616b968c99b

темные глаза, а вслух сказал: «Думаешь, успеем мы на Москву?».

-Да их только на Пасху поймали, - голубые глаза Волка вдруг посерьезнели и он сказал: «Ты

не волнуйся, Федор Петрович. Петя же написал – он возвращается с Варшавы на Москву и

будет там, сколь долго возможно, все это оттягивать, поляки же хотят пани Марину домой

вернуть. Переговоры, то, се – время и пройдет».

-Да не отдаст ее царь полякам, - буркнул Федор. «Разве что только за земли, а Сигизмунд

Ваза оными ради пани Марины не пожертвует».

-Ну, вот и будут ругаться – пожал плечами Волк, - как раз до приезда нашего. Мы за три

недели от Амстердама до Новых Холмогор дойдем, лучше Николаса я еще капитана не

видел. И там тоже – он посчитал на пальцах, - неделя до Москвы, не больше, лето же.

Федор помолчал и вдруг сказал: «А твоего сына тоже – чужой человек воспитывает».

-Ну, какой же он чужой, - Волк подошел к большому, начисто вымытому окну и посмотрел на

реку. «Николас – такой же ему отец, как и я, и разве я мог, - он повернулся, - дитя у матери

забирать?»

- А я - забираю, - хмуро проговорил Федор, и, не успел Волк что-то сказать – закрыл за собой

резную дверь.

Волк услышал из передней детские голоса: «Дядя Теодор!» и смех мужчины: «Завтра

придете ко мне, увидите, как большие машины работают!»

-Я тоже, - важно сказал маленький Питер, - буду делать машины. Как мама.

Волк улыбнулся, и, пройдя через боковую дверь в свою опочивальню, - стал одеваться.

Узкая, застроенная каменными домами улица еще не была освещена солнцем – оно

медленно вставало над крышами, над башнями собора Парижской Богоматери, еле видное в

предрассветном, еще холодном тумане.

Деревянные ставни в опочивальне были распахнуты . Черноволосый юноша, подняв голову

с подушки, поежившись, забрал с пола меховое покрывало и набросил его на постель.

-Вставать, да? – раздался нежный голос. Степа зевнул, и, опираясь на локоть, посмотрев за

окно, помотал рыжей головой: «Нет, рано еще».

-Спи, ради Бога, - попросил Франсуа. «И так вчера – до полуночи с этими планами сидел».

-Месье Клод Молле, - Степа отчаянно, широко зевнул, - не успокоится, пока не выбьет из

меня всю эту живописную придурь, - это он так сказал. Юноша поднял нежный, с

отполированным ногтем палец и смешно передразнил королевского садовника: «Тут вам не

студия господина Рубенса, месье Стефан, тут не машут кисточкой, тут надо свои красивые

ручки пачкать в земле!»

Франсуа посмотрел на почти законченный портрет, что стоял на мольберте – красивый,

черноволосый, кареглазый юноша в простом, черном камзоле, смотрел прямо, чуть

улыбаясь, облокотившись на стол, где были разложены какие-то старые, пожелтевшие

карты.

-Твоя матушка, - Степа потянулся и поцеловал его в щеку, - будет рада. Мне кажется, ей –

юноша кивнул на портрет, - понравится.

-Когда вернемся из Флоренции, - Франсуа вздохнул и положил голову ему на плечо, - можно

будет поехать ко мне в имение. Там совсем просто, я же тебе говорил, это у моего старшего

брата – много земли, ну, да у него дети. А у меня – домик над Сеной, и яблоневые сады

вокруг. Там хорошо, очень тихо, и можно кататься на лодке.

-Я тебя люблю, - вдруг сказал Степа, гладя его по щеке, целуя высокий, белый лоб. «Так

странно – он рассмеялся, - я совсем не думал, что так быстро кого-то встречу, кого-то с кем

не хочется расставаться. А ты еще ревновал».

-Ну конечно, - Франсуа нашел его руку и поднес к своей щеке, - ты же мне говорил, у тебя

никого еще не было, и у меня – он вдруг покраснел, - тоже. А ты так много знал, вот я и

удивился...

-Это письмо, - Степа рассмеялся, и стал целовать юношу, - медленно, ласково. «Я же тебе

давал его читать – там десять листов, чуть ли не целое руководство. Спасибо моему, - он

помедлил, - родственнику.

-Очень красивый язык, - вздохнул Франсуа. «Я-то в этом разбираюсь, я каждый день в

архиве сижу. Так мой дед писал, и вообще – старики, которые при короле Генрихе жили, еще

в том веке. Это сейчас мы все торопимся, а тогда – обстоятельно писали, медленно».

-Я тоже люблю, - Степан обнял юношу, - все делать обстоятельно. Ну, да ты уже знаешь, -

он застонал и, прижавшись губами к его шее, попросил: «Еще, еще, пожалуйста!»

-Сколько угодно, - Франсуа откинул покрывало и рассмеялся. «Я смотрю, ты уже совсем

проснулся».

-Да, - томно протянул Степа, гладя черные, мягкие кудри. «Да, милый, господи, как

хорошо...»

Потом, задыхаясь, целуя его нежную спину, он сказал: «Во Флоренции…, надо найти кровать

покрепче, а то мы эту доломали уже, счастье мое».

-Еще стол остался, - услышал он смешливый голос, и, закрыв глаза, приникнув к его уху,

шепнул: «Я тебя люблю!»

-А теперь – спать, - Франсуа умостился у него под боком и, зевая, сказал: «Я сегодня, как

пойду из библиотеки, загляну на рынок, научу тебя готовить курицу по-нормандски, сидр у

нас есть».

-Угу, - Степа прижал его к себе. «А я за сыром зайду, в ту лавку, которую ты мне показал».

Он поцеловал карие глаза, и вдруг, бросив взгляд на часы, что стояли на мраморной,

заваленной чертежами каминной полке, застыл: «Молле меня убьет, я через четверть часа

должен быть на стройке! Черт, черт!»