О

– Извините меня. Лучше бы мне не рождаться, чтобы такого позора не приключилось со мной, но поскольку я уже родился, то, молю вас, постарайтесь быть великодушны – простите меня. Я ведь чувствую, что, прощённый, смогу заново родиться. Я знаю, знаю, что у вас хватит доброты простить меня…

Голос его сорвался, и где-то в районе груди, такое ощущение, началась бурная, прямо-таки вулканическая перистальтика, которая срывала Петушку дыхание, перехватывала его и выворачивала наизнанку, меняя местами вдох и выдох, завязывая горло морскими узлами – словом, можно себе представить, какой непростой путь проделали слёзы, горючие, как спирт и огонь, птичьи слёзы, пробираясь от груди к этим янтарным, навыкате глазам Петушка, чтобы высвободиться, обратившись вольной росой, и омыть грешные перья.

Вот так бы они и плакали втроем, рядком да ладком, может, и не вечно, но, во всяком случае, до первого слова, которое было бы произнесено Петром, если бы к ним не прибавился ещё один плач, а потом ещё один и ещё и если бы они, уже вшестером, не стали голосить каждый на свой лад, перебивая друг друга и оправдываясь, как дети, поставленные коленями на горох³⁷.

А что же Пётр? А он просто стоял над ними, такой многократно живой, что почти уже и мёртвый, и, по правде говоря, не знал, что же с ними делать, со всеми этими просто живыми и какбыживыми просителями, потому как жизнь, несмотря на то что повернулась к нему той стороной, с какой она симпатичнее всего, не перестала от этого быть жизнью, то есть, став в каком-то смысле более задорной, не стала менее запутанной, и вот теперь он, как и прежде, хоть и с новым чувством, в котором затеплилось что-то вроде Бога, усиленно вслушивался в себя, наобум пытаясь распознать по его инфракрасному голосу решение-дарующее или даже -избавляющее. Но всё-таки недолго вслушивался он в инфракрасные голоса: потенциальную вечность прервал звук, который Пётр, пожалуй, менее всего ожидал сейчас услышать, – звук мобильного телефона. И в этот раз он не был ни трубным гласом, ни трубой иерихонской, а звучал настолько буднично, словно устанавливал мировой рекорд обыденности. Нет, Пётр не уснул под него, но и не проснулся. Проснулся он чуть позже, когда нажал кнопку «Принять» и услышал такой знакомый, а оттого потусторонний голос Кирилла:

– Привет, человечище! И как же я по тебе соскучился – представить не можешь! Как жизнь молодёжная? Бурлит на высоких температурах? А вообще, не надо пока никаких подробностей. Я тебе официально заявляю, что если ты на этих выходных не приедешь ко мне, я умру и никогда больше не воскресну. Отмазы и отговорки не принимаются. Так что дуй за билетами. Дуешь?

– Дую, – просто ответил Пётр. – Режь салаты. Да побольше. Мы с тобой найдём много тем для разговоров.

На другом конце закричали волком, закричали лисицей, закричали селезнем и орлом, в состоянии повышенной парусности бреющим свой полёт над заливной говядиной, то есть, простите, оговорился, над заливным лугом, конечно, над прекрасным заливным лугом цвета спелого изумруда.

– Я перезвоню, как возьму билеты, – суммировал чужие крики Пётр и нажал отбой. А потом произнёс тем же голосом, посмотрев на коленопреклонённых мытарей прозрачным от радости взглядом: – Всех прощаю. Будьте счастливы.

И ведь стали они жить счастливо, что самое интересное. Автор стал постоянным ведущим популярной субботней колонки в газете «Знамя Кургана». Петушок устроился слесарем на завод кирпичных конструкций. Стал, правда, попивать, ну да разве в нашей стране это такой уж грех? Цыганка развелась, закончила педагогические курсы и стала преподавать в школе №42³⁸ практический месмеризм. Похудела и, похудев, даже как-то помолодела. Любочка вернулась в Москву, была избрана мэром, и Москва при ней расцвела горячим, пригожим цветом. Одна беда – так и не вышла замуж. Это ей-таки грехи молодости аукнулись. Про Олесю точно не скажу: она работает у друга Петра, Кирилла³⁹, то ли женой, то ли собакой; знаю только, что она очень счастлива и принимает жизнь как величайший дар и величайшее благодарение. А Тонкая Женщина познакомилась с уланом, который проезжал через Курган на своём норовистом жеребце по кличке Чулым, влюбилась и поскакала вместе с ним на край света, где, говорят, живут люди, у которых одна рука золотая, а другая серебряная.