остановился. На так слушай, сестра, что я тебе скажу: ты ведь не имевши понятия,
почему твоя дочь устроила эту самостоятельную поездку, а я прекрасно знаю,
откуда это у нее. Смольный институт наводнили новыми учителями. Эти дуроломы
и нажужжали девочкам в уши о самостоятельности, о сближении с народом... Ну-с,
милая племянница, теперь ты сблизилась с народом, можешь, кажется, понять,
насколько это приятно для порядочной девушки! А сейчас я хочу поговорить с
тобой о вещах еще более серьезных. Скажи, как ты смела так нагло, так заносчиво
и дерзко держать себя с Иваном Ивановичем, с этим во всех отношениях
прекраснейшим и достойнейшим офицером?
-- Дядя, дорогой, умоляю вас, скажите мне, неужели если бы вы были на месте
этого офицера, вы стали бы доносить родственникам на молодую девушку? Нет,
нет, дядюшечка дорогой, вы никогда не запятнали бы себя этим! Вы, конечно,
строго пожурили бы виновную, но наушничать на нее, ябедничать, доносить
никогда не позволили бы себе!
При моих словах дядю передернуло от брезгливости: в житейских делах он был
человеком малосообразительным, и, вероятно, ему не приходила в голову обратная
сторона поступка его офицера. Он с минуту молчал, вероятно обдумывая, как бы с
честью вывернуться из истории, принимавшей неожиданный для него оборот.
-- Видишь ли, моя милейшая, но дерзкая на язык племянница... Ты прежде всего
должна молчать, когда старшие с тобой разговаривают. К сожалению, тебе даже и
этого не сумели внушить твои гениальные учителя. Знаешь ли ты, почему надо
повиноваться старшим? По обыкновению, не знаешь! И это опять я должен тебе
объяснять. Так слушай же: повиноваться старшим необходимо уже для того, чтобы
впоследствии повелевать другими...
-- Да мне же никогда не придется повелевать. Не буду же я, как вы, дядюшечка,
полковым командиром или каким-нибудь начальником?
-- Нужно отдать тебе справедливость: ты пренесноснейшее создание, и язык твой
-- враг твой! В царствование блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны
тебе бы его отрезали! Да, весьма печальны, мой друг, результаты твоего
воспитания! Держу пари, что ты не понимаешь даже, кого ты должна представлять
в данную минуту. Не знаешь, конечно, говори же?
-- Как это представлять, дядюшечка? Я никого не представляю...-- отвечала я в
полном недоумении.
-- Я так и знал, что ты и этого не понимаешь! Так изволь же запомнить, что ты в
данную минуту не кто другой, как обвиняемая, обязанность которой
отвечать на вопросы. А кто я в данную минуту для тебя? Ты, конечно,
воображаешь, что я твой дядя! Но так ты думаешь только по своей глупости и
полному невежеству! Я в эту минуту для тебя
задавать вопросы обвиняемой. Кажется, я все достаточно тебе выяснил, а теперь
марш к тетушке и хорошенько извинись за все неприятности, которые ты ей
наделала.
Выслушав и от тетушки то же самое, но в иной редакции, я возвращалась в свою
комнату с твердым намерением умолять мою мать немедленно уехать домой: мне
казалось, что я становлюсь в тягость моим родственникам и что для меня жизнь в
их доме представляла не интерес, а лишь одно огорчение.
Глава XV
СРЕДИ ПЕТЕРБУРГСКОЙ МОЛОДЕЖИ ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ
* Мои первые знакомства с "новыми людьми", посещения вечеринок, разговоры, споры, речи, слышанные мною в то время, я подробно описывала моей сестре,
жившей в провинции. После ее смерти я нашла у нее мои письма и пользуюсь ими1,
как материалом для моих воспоминаний о молодежи шестидесятых годов.
Шестидесятые годы можно назвать весною нашей жизни, эпохою расцвета
духовных сил и общественных идеалов, временем горячих стремлений к свету и к
новой, неизведанной еще общественной деятельности. Чтобы дать наглядное
представление об этом периоде нашей жизни, необходимо познакомить не только
со всеми реформами того времени и с влиянием их на общество, но и с идеями,
которые бурным потоком пронеслись тогда по градам и весям нашего отечества и
энергично будили от вековой спячки. Но для полного понимания шестидесятых
годом и этого еще мало: необходимо знать, как начал складываться новый порядок
вещей, как распадались некоторые старые формы жизни и постепенно созидались
иные основы общественности, вырабатывались новые принципы, как охватило
русских людей лихорадочное движение вперед, как страстно стремилась молодежь
к самообразованию и просвещению народа, какую непреклонную решимость
выражала она, чтобы сразу стряхнуть с себя ветхого человека, зажить новою
жизнью и сделать счастливыми всех нуждающихся и обремененных. Такое
небывалое до тех пор стремление общества к нравственному и умственному