o a3f5f3fb25c31a8f

Партийная группа справилась с задачей. После двух с лишним лет голода, побоев,

непрекращающейся фашистской пропаганды, провокаций, попыток любым способом расколоть

лагерь шесть команд советских судов остались верными Родине и готовыми на все, чтобы хоть

чем-нибудь помочь ей… Заколдованный круг был очерчен, гитлеровские попытки проникнуть

внутрь его не увенчались успехом, моряки не дрогнули…

В лагерь прибыла группа людей, одетых в штатское. Лучше бы они были в форме. Штатское

платье всегда ассоциировалось с гестапо. Приехали эти люди тихо, даже наши арбайтдинсты

ничего не могли сказать о цели их приезда. Но скоро все выяснилось. Нас по одному стали

вызывать в барак комендатуры. Первый человек, который прошел опрос этой комиссии,

рассказал:

— Спрашивают о портах, судах, кранах.

Я вошел в комнату и увидел человек пять пожилых немцев, сидящих за столом. Они приветливо

смотрели на меня, даже не сделали замечания, что я не снял шапку. Сесть, конечно, не

предложили. Переводил Хельм.

— Итак, вы плавали по всему миру, — сказал один из сидящих за столом, медленно листая мою

мореходную книжку.

Мореходка! Жива! Как давно я тебя не видел…

— Были во Владивостоке. Я вижу это по штампам прихода и отхода. Так-с. Сколько там

портальных кранов? Вы не могли бы назвать цифру?

— Кранов очень много. Не считал.

— Ну а все-таки?

— Не могу сказать. Никогда не интересовался. Немец быстро взглянул на меня, что-то шепнул

соседу.

— Ну, а в Петропавловске-на-Камчатке вы тоже были?

— Был.

Скрывать не имело смысла: штамп Петропавловска стоял в мореходке.

— Большая бухта?

Зачем он задает такие вопросы? Достаточно взглянуть на карту для того, чтобы увидеть, что

представляет собой Авачинская губа.

— Большая.

— Сколько судов она может вместить?

— Все флоты мира.

Допрашивающий недовольно откинул мою мореходку в сторону.

— Не хотите отвечать… Ну что ж. Следующий. Вейфель, присутствующий тут же, в сердцах

подтолкнул меня к выходу.

Опрос прошел без всякого успеха. Моряки ничего не сообщили, ссылаясь на то, что такие

вопросы их никогда не интересовали. О том, чтобы ответы были правильными, позаботилась

наша партийная тройка, предупредив после опроса первых двух, как примерно следует

отвечать.

Устинов рассказал мне, что его спрашивали об Архангельске. Он заявил комиссии, что в

Архангельске был очень давно и может рассказать им о своих впечатлениях двадцатилетней

давности, когда в центре города стоял еще древний собор. Между прочим, в городе много

старинных церквей… Его прогнали. Но и сказать ничего не могли. «Хасан» в Архангельск не

ходил, и поэтому штампа в мореходке не было. На что рассчитывали немцы? Вероятно, на то,

что среди моряков найдутся предатели или трусы. И на этот раз гитлеровцы просчитались.

Офицеры

Опять в нашем лагере происходит что-то странное. Привезли полную телегу кирпича,

закрашивают оконные стекла синей краской. Унтера суетятся. Коллер вышел на двор,

покрикивает на Шулепникова и Шалякина. Они переносят кирпич в правую, пока пустовавшую

половину тюрьмы. Несколько интернированных под командой Гетца таскают туда же одеяла и

матрасы.

— Что будешь делать, Виктор? — спрашиваю я Шулепникова.

— Да вот приказали в правом коридоре возвести капитальную стенку. Изолируют правую

половину от нашей. Для чего, не знаю. Очевидно, собираются поселить кого-то, с кем нам

общаться будет нельзя. Так я думаю.

Наверное, его догадка правильна. Ждут новых узников. Но кого?

Через несколько дней сразу после утреннего «аппеля» нас загоняют в камеры, ставят двух

автоматчиков во дворе против закрашенных окон и предупреждают:

— К окнам не подходить! Если кто будет замечен — откроем огонь.

Но как ни опасно, все же у окон ставим своих наблюдателей. Незаметно соскабливаем краску. В

маленькое светлое пятнышко хорошо виден весь двор. И вот на плац вводят людей. Судя по

форме, это советские офицеры. Около двухсот человек. Вид у них изможденный. Одежда

рваная, грязная. Не вызывает никакого сомнения, что эти люди много перенесли.

Теперь режим в лагере резко изменился. На плац выпускают по очереди. Моряков, потом

офицеров. Накрепко закрываются двери. Внизу ходят автоматчики, поглядывая на окна.

Малейшее движение рамы — и пуля отбивает кусок штукатурки, Но мы осторожны.

Несколько раз Маннергейм на проверках напоминал:

— За общение с военнопленными будем строго наказывать. Вплоть до расстрела.

Но запугивания мало помогают. Несколько моряков проходят под окнами правой половины

тюрьмы с песней «Эй, вратарь, готовься к бою»: хотят показать, что в лагере сидят русские.

Унтера разгадали этот план и пинками начали загонять интернированных в камеры. На

следующем «аппеле» заявили, что подобных демонстраций больше не потерпят. Но офицеры

слышали песню и поняли, что она должна значить.