o a3f5f3fb25c31a8f

морских традиций. В просторной, теплой, залитой электрическим светом кают-компании в

новеньком форменном пиджаке с тремя золотыми нашивками сидел за столом мой старый

знакомый, штурман Андрей Филиппович Ерохов. Он сосредоточенно глядел в свои ладони, в

которых по три штуки были зажаты кости домино.

— Привет. Кто здесь шкипер? — спросил, я полагая, что сейчас все играющие вскочат и

займутся вопросами буксировки.

Ничуть не бывало! Ерохов спокойно взглянул на меня и важно ответил:

— Привет. Я здесь капитан, — и, обернувшись к своему партнеру, закричал: — Ставь дупеля,

Пашка, не то засушишь!

Такое отношение к моему появлению меня возмутило, и я прошипел:

— Пока придется закончить. Буксир надо принимать. Или вы думаете, что мы с вами до утра

чухаться будем, пока вы «козла» не закончите?

— А что его принимать? — нахально сказал Ерохов. — Возьмете нас за среднюю ноздрю,

положите на буксирный кнехт, и всего дела. Ставь шесть и шесть, — скомандовал он партнеру.

Наверное, Ерохов, как когда-то я, считал себя еще «человеком», а величина его грандиозного

судна внушала ему уверенность, что он не шкипер а капитан, настоящий капитан, а не какой-то

капитанишка с буксира. На его судне было все за исключением машины и гребного винта. Стоит

ли помнить о таких мелочах?

— Вот что, — угрожающе сказал я, — если ваши люди немедленно не пойдут принимать

буксир, то я ухожу обратно в город и заявляю Лазареву, что вы не готовы к буксировке. Ясно?

Почему между вами и вторым лихтером не заведен буксирный трос?

— Ваш лихтер, вы и заводите, — еще пытался сохранить престиж «человека» Ерохов, но

прежней бодрости в его голосе уже не было. Он взял рукавицы, лежавшие на грелке парового

отопления, и, не глядя на меня, сказал:

— Пошли, ребята. Сначала на корму.

Я понял, что беспокоиться мне больше не о чем! Андрей Филиппович «пришел в меридиан».

Не успели мы закрепить как следует буксиры, на реке послышалось пение. За то, что это пели

не участники хора Александрова, можно было ручаться. В утлой самодельной лодчонке,

которой управлял какой-то древний дед, сидели три наших кочегара и довольно противно пели

«Из-за острова на стрежень». Настроение у них еще было хорошим. Я перешел на другое крыло

мостика, чтобы не видеть их лиц и выгрузку со шлюпки. Завтра предстоял серьезный разговор,

от которого, по всей вероятности, настроение у кочегаров испортится. Кому приятно потерять

премию?

Наконец вся команда была на борту, буксиры поданы, документы оформлены, все проверено.

Можно уходить в море. Сдав лоцмана у красно-белого, старого знакомого, Северодвинского

плавучего маяка, прогудев ему три прощальных, «Менделеев» распустил буксирные тросы на

всю длину и, врубив полный ход, пошел на Дальний Восток.

Как мы и ожидали, ход у нас снизился чуть ли не наполовину. Лихтера тормозили, да, на наше

несчастье, ветер дул всю дорогу в лоб. В голове шевелились нехорошие мысли об угле. Вообще-

то я верил Полковнику, и его знаменитая фраза: «Если Волосевич сказал, можешь спать

спокойно…» — иногда оправдывалась, но в жизни бывает всякое. Даже гениев постигают

неудачи. После тягостных раздумий я нашел выход, если нас «прижмет» с углем. О нем я пока

решил никому не говорить и успокоился.

Теперь все мы смотрели назад: не выскакивает ли буксир из воды, не оборвался ли какой-нибудь

из лихтеров. Мы вытравили буксир на пятьсот метров, и лихтера болтались далеко позади двумя

черными точками. От бинокля болели глаза, но пока все было нормально.

На траверзе Канина Носа мы повернули, ветер усилился до шторма и принял направление нам в

борт. Сильное приливное течение работало вместе с ветром, и плетущийся со скоростью шести

миль «Менделеев» потихоньку сносило к страшному мысу. Если тебя вынесет штормом к

Канину Носу, дело «табак». Там сплошные камни. Но у моряков много друзей, в том числе и

лоция. Только не забывай своевременно почитать ее. После моего плавания в океане на

«Щорсе» я никогда не забывал этого делать и потому проложил курс от Канина Носа в

двенадцати милях, как рекомендовала лоция. Это расстояние было безопасные даже при таком

ходе и ветре.

Так мы качались около шести суток. «Менделеев» оказался очень качливым судном, бросался с

борта на борт, дрожал, кланялся каждой волне и порядком вымотал нас. А лихтера шли

прекрасно, ровненько, переваливались, как уточки, и, по-видимому, не испытывали никаких

неудобств.

Когда на горизонте появились темные полоски — это открылись берега острова Вайгач, — на

мостик пришел стармех. По тому, как были сжаты челюсти, по всему его виду я понял, что

Полковник очень взволнован. Он делал мне страшные глаза и жестом приглашал перейти на

другое крыло. Вероятно, разговор предполагался конфиденциальный.

— Иди сюда, — шептал стармех, приложив палец к губам. — Никому не говори. Понял?

— Пока нет. Что вы хотели мне сообщить?