o a3f5f3fb25c31a8f

сую в мешок первое, что попадается на глаза: форменный костюм, бритву, кое-какое белье,

большую фотографию жены, шелковый отрезик на платье. Я купил его в подарок. Гитлеровец

останавливает мою руку.

— Момент! — он берет отрез и прячет его за пазуху. — Тебе он больше не понадобится. Вряд

ли ты увидишь еще баб. Вайтер!{11}

Мне все равно. Пусть берет что хочет. Мысли мои далеко. Они в Ленинграде… Немец смотрит

на часы.

— Все! — командует он. — Выходи!

На берегу уже выстроена почти вся наша команда. По трапу под охраной эсэсовцев спускаются

моряки с «Хасана». Их строят отдельно. Где-то фырчат машины. Я оборачиваюсь. Позади стоят

несколько грязных самосвалов. Наверное, для нас. Моряков еще раз пересчитывают, и главный

конвоир орет:

— Марш!

Нас загоняют в самосвалы. Машины трогаются. Сиротливо хлопают двери на оставленных

судах, ветер носит по палубам обрывки бумажек, смятые пачки «Беломора». Перевесившись

через фальшборт, с любопытством глядит на отъезжающие машины эсэсовский часовой,

оставленный на пароходе.

— Что же они с нами теперь сделают? — с тоской спрашивает меня наш кочегар Качалов. —

Увидим ли когда-нибудь Ленинград?

Что я могу ему ответить? Я сам нахожусь в таком же смятении, но все же набираюсь сил, чтобы

сказать:

— Наверное, увидим, Ваня.

Катятся машины по ровному асфальту, по красивым, обсаженным деревьями улицам. Прохожие

останавливаются на тротуарах и провожают нас глазами. Разное выражение на лицах немцев. У

многих хмурое, недовольное. Затеять войну с огромной Россией — что из этого выйдет? У

других злорадное, веселое. Первые пленные уже взяты, фюрер обещал «блицкриг» —

молниеносную войну, и скоро эти жители Штеттина поедут в Россию получать плодородные

земли.

Еще несколько минут бешеной езды, и машины останавливаются у серого, мрачноватого здания.

По виду какая-то казарма. Нас заводят внутрь, в большой спортивный зал — и вдруг

неожиданность. Мы встречаемся с командами двух наших судов «Днестра» и «Волголеса», тоже

захваченных в Штеттине. Рукопожатия, объятия, возгласы. Нас стало больше, и от этого мы

стали сильнее. Первый обмен мнениями. Мы сидели в этом огромном спортивном зале прямо

на полу, — о стульях и столах немцы не позаботились, — прижавшись друг к другу. Всем

хотелось быть как-то поближе, объединиться в этот тяжелый для нас час. Делились продуктами,

захваченными с судов, папиросами и всю ночь говорили…

Мы не понимали, как могло случиться, что за день до начала войны из Советского Союза в

Германию все еще шли суда с хлебом. Неужели наши представители не сообщили

правительству о том, что делается в немецких портах? Ведь это творилось ни день, ни два, а

недели! Творилось открыто, нагло, без всякой маскировки. Мы во всем обвиняли наших

представителей в Германии. Другого тогда мы предположить не могли.

— Я думаю, что наше правительство было убеждено, что войны с Германией не будет, а наши

здесь прохлопали… — сказал, тяжело вздохнув, капитан «Днестра» Богданов. — Ну ладно,

поздно сейчас об этом говорить. Хорошо, что на всех судах успели сжечь документы, хорошо,

что ни на одном судне мы сами не спустили флага. Пусть знают, что мы им враги…

— Скверно то, — вмешался в разговор Балицкий, — что никто перед уходом из Союза не дал

нам конкретных указаний, как действовать в таких случаях. Какое наше сейчас положение?

Какие права интернированных? Откровенно говоря, я не очень хорошо знаю вопросы

международного права…

— Да их никто не знает как следует. Это компетенция юристов, — сказал кто-то.

— Надо поискать в книгах. Ребята, у кого есть книги? Справочники какие-нибудь?

Оказалось, что все захватили с собой книги. Белье забыли, а книги взяли. Образовалась целая

библиотека. Света в зале не было. Поэтому решили заняться морским правом утром.

— А может быть, нас обменяют на немецких моряков, интернированных в наших портах? —

вдруг сказал капитан «Волголеса» Новодворский.

Какой музыкой зазвучали эти слова! Все оживились, начали строить всякие прогнозы, а я

вспомнил последнюю стоянку в Ленинграде. У причала был ошвартован огромный немецкий

теплоход «Уланга». Он держал на рее наш красный флаг, знак особого расположения к стране.

Теплоход уходил. Это было единственное немецкое судно в порту… Они все знали и до начала

войны увели свои суда из советских портов. Почему так случилось?

Спустя двадцать пять лет, прочитав книгу В. М. Бережкова «С дипломатической миссией в

Берлин. 1940–1941 гг.», мы поняли многое из того, что не могли понять тогда… Вот что он

писал: «… уже вернувшись в Москву, мы узнали, что 20 и 21 июня германские суда, стоявшие в

советских портах Балтийского и Черного морей, в срочном порядке, даже не закончив погрузки,

ушли из советских территориальных вод.

А у нас на это не обратили внимания. Недавно мне стало известно об одном факте, который

объясняет, почему так случилось. Буквально накануне войны в Рижском порту скопилось более