О благодеяниях

[1] Превзошел отца Эней, сам бывший для него в детстве легким и спокойным бременем, превзошел, когда нес его, отягченного старостью, чрез полчища врагов и развалины рушившегося вокруг него города, причем благочестивый старец, объявший священные предметы и домашних богов, был для путника немалым бременем; нес чрез огонь и (чего не в состоянии сделать любовь?) пронес и сделал его одним из достойных почитания основателей римского государства. Превзошли (своих родителей) и сицилийские юноши[137]: когда Этна, приведенная в движение величайшей силой, изрыгала пламя на города, поля и большую часть острова, они вынесли своих отцов. Сложилось убеждение, что они прошли сквозь огонь по тропинке, которая открылась в расступавшемся по обеим сторонам пламени, по этой тропинке и пробежали доблестные юноши, дерзновенно отважившиеся на великое предприятие. Превзошел Антигон[138], который, победив неприятеля в большом сражении, принес отцу военную награду и передал ему власть над Кипром: вот это царская власть – не желать царствовать, хотя и можешь! Превзошел своего родителя, правда, властолюбивого, Манлий[139], который, быв ранее удален за юношеское легкомыслие и неразумие, явился однажды к народному трибуну, назначившему его отцу день для явки пред судом. Он испросил аудиенцию, которую трибун дал ему в надежде, что тот окажется предателем ненавистного отца, и был уверен, что сделал услугу юноше, изгнание которого вменил, между прочим, Манлию в тягчайшее преступление. Юноша, добившись тайного свидания, обнажил скрытый на груди меч и сказал: «Если не поклянешься оставить дело моего отца, то я проколю тебя этим мечом. В твоей воле выбрать способ, как избавить моего отца от обвинения». Трибун дал клятву и не обманул, причем объяснил собранию причину прекращения процесса. Никому другому не было позволено (когда-либо) так безнаказанно призвать трибуна к порядку.

Глава 38

[1] Другие примеры иного рода суть (примеры) тех, которые спасли своих родителей от опасностей, из ничтожества возвели на высоту, из черни и безвестной толпы сделали немолчным достоянием веков. [2] Никакая сила слова, никакой дар таланта не в состоянии выразить того, каким достохвальным и незабвенным для людей подвигом будет (приобрести) возможность сказать: «Я повиновался и уступал своим родителям, явил себя послушным и покорным их власти, была ли она справедлива или несправедлива и сурова; в одном не уступал я, именно, чтобы они не превзошли меня в благодеяниях». [3] Состязайтесь, заклинаю вас, и после поражения снова восстановляйте строй. Блаженны победители, блаженны и побежденные! Что может быть прекраснее юноши, который имеет возможность сказать себе (ибо нельзя этого говорить другому): «Я превзошел отца своего в благодеяниях»? Что может быть счастливее того старца, который всем и всюду станет хвалиться, что он побежден своим сыном в благодеяниях? ибо что может быть приятнее, как уступать самому себе?

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1

[1] Изо всего, о чем мы рассуждали, Эбуций Либералий, ничего, по-видимому, не может быть до такой степени важного или такого, о чем, по выражению Саллюстия[140], надлежало бы рассуждать с бо́льшим старанием, как тот (вопрос), который (теперь у нас) на очереди, именно: должны ли благотворительность и признательность сами по себе составлять предмет стремлений? – [2] Находятся люди[141], которые в благородных подвигах почитают только выгоду и которым не нравится бескорыстная добродетель, между тем как эта последняя не заключает в себе ничего великого, как скоро становится чем-то продажным. В самом деле, что может быть постыднее, как не высчитывать, за какую цену человеку можно быть добродетельным, тогда как добродетель никого не поощряет выгодой и не отвращает убытком? И до такой степени она никого не соблазняет надеждой и обещаниями, что требует, напротив, для себя затрат и часто с большей охотой дает (чем получает)[142]. За ней надлежит идти, поправ расчеты, куда бы она ни позвала, куда бы ни послала, без всякой заботы о материальных выгодах. Иногда должно идти за ней, нисколько не щадя даже своей собственной крови, и никогда не следует свергать с себя ее власти.

[3] Говорят: «Чего я достигну, если смело и охотно стану это делать?» (Достигнешь того), что сделаешь это: больше тебе ничего и не обещается. Если же при этом случайно встретится какая-нибудь выгода, то смотри на нее как на нечто привходящее. Награда за высокие подвиги заключается в них самих.

Если (все) высокое само по себе должно составлять предмет стремлений[143], а благодеяние есть нечто высокое, то и его положение не может быть иным, так как природа его та же самая. А что ко всему высокому должно стремиться ради него самого, – это часто и пространно доказывалось.

Глава 2