o c24ec28d571a6d65

А ты – ты делай, все что хочешь, счастье мое. Я тут для того, чтобы любить тебя, вот и все».

Уже потом, лежа у него на плече, Марфа подняла голову и улыбнулась: «А что ты хочешь,

Федор Савельевич?».

- Чтобы ты была рядом, - просто ответил он и вдруг, нежно, взял в большую ладонь ее грудь:

«Ты ведь кормишь еще?».

Марфа чуть покраснела: «Ну да, посему и..., - она не закончила.

- Да уж понял я, - Федор улыбнулся и провел губами по белой коже. «Оно, конечно, так во

стократ слаще, - задумчиво сказал мужчина. «Хотя, - он помедлил, - есть и еще что-то, что

тоже сладко, а я сего еще не пробовал, уж больно торопился».

- Попробуешь? – Марфа улыбнулась.

- И не один раз, - Федор вдруг рассмеялся. «А ты лежи, счастье мое, лежи, отдыхай».

- Уж такой отдых, - томно сказала Марфа, почувствовав его прикосновение. «Такой отдых,

Федя, что боюсь, на Воздвиженку я отсюда не дойду – ноги не донесут».

Потом они лежали на полу, и Марфа рассматривала его рисунки. «Это все так, - Федор

погладил ее по спине, - это я думаю, ну и рисую. Ничего, конечно, построить не удастся, - он

помолчал.

- Почему? – серьезно спросила Марфа.

- Казне крепости нужны, церкви – храмы, а у бояр денег на сие не достанет, да и покажи

такое, - Федор кивнул на рисунок воздушного, изящного дворца, - боярину, так он крестным

знамением себя осенит, и побежит куда подальше. Заказчик, Марфа, он же дурак большей

частью, уж прости меня, а без заказчика нам, строителям, жить не на что будет, - он

наклонился и стал целовать ее, - медленно, ласково.

- Езжай в Европу, - вдруг сказала Марфа. «В той же Англии, или в Италии, - куда как больше

строят».

Федор улыбнулся. «Да предлагали мне в Польшу перебежать, однако что за человек я буду,

коли страну родную брошу. Хотя жалко, конечно, - итальянцы нам Кремль строили, а вон,

рядом Троицкая церковь стоит – красоты такой, что редко оную в мире-то встретишь, и не

итальянской она работы, а нашей. Можем, значит».

Она вдруг перевернулась и оказалась прямо под ним. «Можем, Федор Савельевич, -

серьезно сказала Марфа. «И строить, и еще многое можем».

Федор рассмеялся и сказал: «Ну, давай, покажу тебе, что я-то могу, коли ты с прошлого раза

забыла, хоша он и недавно был».

Марфа перекрестилась, поклонившись в сторону церкви, раздала милостыню, и, уже,

оказавшись в возке, закрыв глаза, твердо пообещала себе: «Скажу. Нельзя иначе, - то дитя

его. А там уж решать будем, что делать – вместе».

Улыбаясь, бросив еще один взгляд в сторону Китайгородской стены, она велела везти себя к

монастырю Воздвижения Креста Господня.

Белая, длинношерстная кошка потерлась о ножку кресла и легко вспрыгнула на колени к

мужчине. Тот подпер голову рукой, рассеянно почесав кошку, и посмотрел на шахматную

доску.

- Вот так, - Борис Федорович Годунов, шурин государя Федора Иоанновича, глава

регентского совета при царе, погладил ухоженную, каштановую бороду, и в три хода

поставил царю шах.

Федор Иоаннович, все лаская кошку, вздохнул: «Батюшка покойный, да хранит Господь его

душу, хорошо играл, конечно, а вот я, Боренька, не разумею, как тут что двигать».

Голубые, будто все время наполненные слезами, глаза государя взглянули на Бориса

Федоровича. Тот на мгновение сжал пальцы, - скрытые длинными рукавами богатого

кафтана, - до боли, до чуть слышного хруста.

Пасха была ранней, царь, отстояв все богослужения, заболел. У него распухло колено, он

горел в лихорадке, и, наконец, впал в беспамятство. Борис вспомнил, как Богдан Яковлевич

Бельский отвел его в сторону, в какой-то закуток за печью, и тихо прошептал: «Вот бы

сейчас».

Борис только покачал головой – прозрачные глаза боярыни Воронцовой-Вельяминовой все

время следили за палатами, неотступно, она не поднималась от ложа государя, только

иногда кивала Марье Федоровне и та меняла холодную тряпку на лбу царя, или приносила

снадобье.

Они были будто два ангела – одна повыше, другая пониже. Марфа была во вдовьем черном

плате. Царица – в опашене цвета голубиного крыла. Борис наклонился и мягко сказал

Марфе Федоровне: «Вы поезжайте домой, боярыня, детки же у вас, Марья Федоровна за

государем присмотрит, тако же и мы с Богданом Яковлевичем».

Зеленые глаза обшарили его лицо – зорко, пристально, и Борис вдруг почувствовал, как

мороз дерет его спину – хотя палаты были жарко натоплены.

- Горячие ванны бы ему помогли, - сказала Марфа, вставая. «Распорядитесь, Борис

Федорович. А вы, государыня, продолжайте то снадобье давать, что я вам сказала, там его

много, на день хватит вам».

Годунов проводил взглядом ее маленькую, стройную фигуру и еле заметно кивнул

Бельскому. Тот только опустил ресницы.

-Может быть, Боренька, - осторожно сказал Федор Иоаннович, - пущай Марья Федоровна и

Митенька в Кремле останутся? А то нехорошо выходит – как будто я брата своего

единокровного ссылаю, от Москвы подальше, - он глубоко вздохнул и улыбнулся – слабыми,

влажными губами.

- Дак говорили уж об этом, государь, - Годунов стал убирать шахматы, - сие желание

батюшки вашего покойного, - чтобы царевич Димитрий и мать его в Углич уехали, в удел его,

там не в пример лучше ребенку расти, нежели чем в Москве.